Квартирная развеска

Встретил меня ночной форпост приемного покоя, огромный темный неосвещенный парк с разбросанными в нем корпусами клиник (самый маленький двухэтажный, где лечат зубки умалишенным под щадящим наркозом, уколом в вену, там когда-то лечили моего младшего сына, аутиста; самый высокий в семь этажей, светившийся в ночи подобно океанскому пароходу). Шумели на ветру, раскачивая чернеющие купы крон, деревья, вели незнамо куда таинственные дорожки, только посвященным было известно, как пробраться к нужному дому, не спала скорая помощь всех профилей, все дежурные врачи ее, все были отчаянно молоды, доктора, сестры, стар только один санитар, постоянно прибывала, приращиваясь, потом растекаясь по клиникам парка, разношерстная толпа больных, должно быть, это была больница для бедных, врачи старались помочь всем, работая неустанно, и казалось: будущее уже тут.

Молодой доктор осмотрел меня, сказал: направления нет, рентген сделаем сами, общий наркоз, конечно, лишняя сложность, да у нее остомиелит, оперируем, сейчас отправим в корпус номер такой-то. Я спросила его — смогу ли я после операции вызвать такси? Какое такси, вы что, сказал он, после наркоза останетесь до завтра в больнице. Но это невозможно, сказала я, муж мой остался на ночь с нашим младшим, мне надо вернуться, я думала, вы сделаете мне укол в вену, я отлежусь часок и уеду, мне так должны были удалять зуб в Озерках, но в понедельник, а сейчас выходные, и мне больно. У нас нет легкого наркоза, сказал он, только тяжелый, вы после него будете лежать до утра. Тогда я ухожу, сказала я, вот только как мне дожить до понедельника. Он выдал мне несколько таблеток обезболивающих, велел принимать то-то и то-то, и я вызвала такси и поехала обратно.

И поехала я сквозь ночь с Авангардной на Тверскую.

Когда ехала туда, в ночной парк дежурной больницы, проехала по Фонтанке, неподалеку от любимого института, лучшие дни нашей жизни, Мухинское, Муха, Штиглица, мимо Летнего сада, где жила, а не просто гуляла, в детстве и юности, Инженерного замка, где работала дизайнером на студенческой практике, была без памяти влюблена вприглядку в прекрасного человека, мимо дома друзей юности Абрамичевых, дарившего детские радости цирка, Дворца пионеров, куда ходила пять лет в левинский легендарный кружок рисования, мимо дома композитора Клюзнера возле дома Толстого, дома художницы Малевской-Малевич и археолога Флигельмана, Военно-медицинской академии (морская база на месте Обуховской больницы), работала там год после школы чертежником-картографом, дома великолепного доктора Ревского, лечившего всю нашу семью и наших детей, больницы Чудновского, с которой мрачные воспоминания связывали меня, дома Державина, где бывала в гостях у Чечулиных, дома акварелиста Сергея Захарова, брата бабушки моей, госпиталя, где умер молодым мой тяжело болевший отец, мелькнули четыре башенки расчетверенного Калинкина моста, близнеца Чернышова моста с моего первого в жизни этюда с натуры. Потом проскочили мы дом у Нарвских ворот, где прежде жили Абрамичевы, дорогу, по которой ездила я навещать старшего сына в казарму.

К обратному такси снова пробежала я сквозь темный наполненный ветром парк со светящимися окнами разбросанных во мгле корпусов, я расплакалась в таинственной компании прекрасных малоразличимых дерев.

На пути обратно мы проехали улицу, где жил ребенком дед Галкин (в квартире Семена Потаповича и Елены Яковлевны, родителей своих), я увидела огромную толстую (дроболитную?) башню на другом берегу Обводного почти в створе этой улицы (или одной из соседних, «Разве Можно Верить Пустым Словам Балерины», Рузовской, Можайской, Верейской, Подольской, Серпуховской, Бронницкой), вокзал, откуда идут автобусы в прекрасный Валдай моего детства, Волково кладбище, где лежат Павловы, Олег Базунов, Тищенко, а вот дом, построенный Ипполитом Претро, двоюродным дядей моей тетушки Коринны. Концертный зал, стоящий на месте взорванной милой Греческой церкви.

Ночной распластавшийся город был огромен, в нем было много ночных прохожих, веселых идущих из гостей и театров, а кто-то и с работы. По темным кварталам от людных мест к безлюдным гулким, сшивая их траекторно, летал ветер. Городу пришло на ум показать мне всю мою жизнь сквозь зубную боль и игры своих фантастических пространств.

Томская котлета

Дедушка и бабушка Веры Резник учились в Томском университете на медицинском факультете; но там же учились и мои бабушка с дедушкой, Анна Захарова и Всеволод Галкин. Верин дед был осетинский князь, и я вспомнила бабушкины рассказы (и рассказы ее сестры, курсистки Елизаветы) об одном осетинском князе, которого все любили и уважали, но слегка над ним подтрунивали. В студенческой столовой, в частности, прятали его тарелку со вторым блюдом, и он — к величайшему удовольствию этих шалопаев — вставал из-за стола, вытянувшийся в струнку, с прямой спиною, с гордой посадкой головы, и произносил, не крича, но так, что слышно было за каждым столиком:

— Кто испил мой кóтлет?