Квартирная развеска

«Во всех монастырях Афона принято, что вышедшие возвращаются до заката. Солнце скроется, и кончен земной день, нечего путать и волновать мироздание своими выдумками.

Впрочем, может быть, истинная библиотека и вообще должна быть бесцельна. Еще вопрос, следует ли выдавать из нее книги.»

Б. Зайцев. Афон

Репетиция в Зоологическом музее. Хор под китом.

Хойл пишет о том, что всякое существо, знающее слишком много и слишком о многом вещающее, как бы «заглатывается» пространством, образующим вокруг него зону непроницаемости, и существует в изоляции.

«На больших высотах человеку изменяет сознание и ясность мышления; он легко впадает в депрессию и склонен к неадекватным реакциям».

Морис Эрцог. Аннапурна

Наполеоновские французы звали башкир из русских войск «амурами» за их луки и стрелы.

«Жвачные жуют свою жвачку всю ночь.

Спят они или бодрствуют, не поймешь.

Многие люди спят с полуприкрытыми глазами; у китайцев глаза во сне всегда полуприкрыты, такое уж у них строение. А что, спросите вы, толку в закрытых глазах, если уши все равно открыты.

В медицинской литературе описана целая семья сомнамбул, состоявшая из шести человек: по ночам все шестеро собирались в столовой, молча пили чай, а затем расходились по своим комнатам».

А. М. Вейн. Три трети жизни

Патриарх Никон основал три монастыря, имевшие общий замысел: Иверский монастырь на Валдайском озере и Крестный монастырь на озере Кий в Белом море (образно воспроизводившие одноименные монастыри Афона и Палестины) и Воскресенский Ново-Иерусалимский монастырь недалеко от Москвы в излучине реки Истры («в образ и подобие» Святой Земли). Топография и топонимика этого комплекса воспроизводили места, связанные с событиями земной жизни Иисуса Христа. Русская Палестина создавалась как грандиозная икона христианской Палестины.

Некогда оптинский старец Варсонофий называл монастырь «отблеском рая». В Валдае все видели ежедневно остров с отблеском рая, видением Афона, всё мое детство смотрела я на него в окошко домика на Февральской улице и в чердачное оконце дачного дома на Образцовой горе, называемой Бросихою. В валдайском Иверском монастыре издана была книга «Рай мысленный».

Монастырь на острове был для жителей зрительной и духовной доминантою, неважно, осознанно или бессознательно, стремились туда доплыть, вплавь ли летом (и многие пловцы добирались, преодолев трехкилометровый озерный первый плес), на веслах ли легких озерных лодок, на маленьком ли пароходике, отходящем от пристани слившегося с Валдаем села Зимогорья, на лыжах ли в зимний ледостав. С тетушкой Лизой или с соседскими ребятишками ходила на лыжах к монастырю и я, однажды там, вдалеке, мелькнуло на белом снегу яркорыжее пятно перебегавшей с островка на островок маленького архипелага лисы. Но кажется мне, что зимой никогда не достигали монастырских стен, словно превращавшихся в горизонт, «линию, удаляющуюся по мере приближения». Тогда как летом, на лодке, — всегда оказывались там, на обратном пути заплывая по заросшим осокою протоке (путь, известный только посвященным...) в крохотное внутреннее Глухое озеро, чтобы набрать там букет визионерски белых лилий и медово-желтых кувшинок-кубышек. Из путешествия на буксире возвращались без букета, находившись вдоль монастырских зданий, пробродив по монастырскому двору под арками, вокруг храмов. Храмы были закрыты, стены изрыты оспинами разрухи. Всё ждало: уже не лагерь для малолеток ГУЛАГовских времен, не туберкулезный санаторий, сменивший лагерь, еще не святые места. Впрочем, видать, такое намоленное было пространство, что и на наш век хватило. Только в конце двадцатого века узнала я, что в двадцатые и тридцатые годы приговоренных или просто обреченных расстреливали почему-то именно на берегу, и последний взгляд их обращен был, должно быть, на Иверскую обитель. Вдоль берега и бежали с детьми на руках в первый и последний налет фашистской авиации во время войны.