Квартирная развеска

Я чувствовал себя слегка помешавшимся, как помешалась на ящике с тюрьмой и вездесущим жуликом Капля.

Посмотрев на господина Сяо, я решил — уж не гипнотизирует ли он нас?

И хотя я ничего подобного не произносил, покачал головой господин Сяо:

— Нет, я никаким внушением и гипнозом не занимаюсь. Но хочу заметить, что вся эта компания человечков и кинематических устройств создает какой-то эффект гипнотический. Мне, как вам сейчас, частенько приходят в голову в этой комнате всякие несообразности.

— Я всё пытаюсь понять, — сказала Капля, когда ехали мы на троллейбусе домой, — как он перебирается с этажа на этаж? Может, там, сзади, за декорацией, есть что-то вроде лесенок или лифтов?

— Кто перебирается? — спросил я, думая о своем.

— Начальник Всего из тюрьмы в углу.

Ей не приходило в голову, что одинаковых фигурок ее героя было несколько, а я смолчал.

И если с каждым посещением я всё острее чувствовал однообразие, автоматичность, какую-то мертвенность эстетики этих аккуратно сработанных, остроумно сконструированных жакемаров, — ее они очаровывали и завораживали всё сильнее. Пока, наконец, это обольщение не прервалось самым неожиданным образом.

Это он!

Вечер был как вечер, ничто не предвещало, мирно струилась омывающая посуду вода на кухне, лепетал телевизор, шептало свое старое радио, лаял пес соседей слева, снова что-то сверлили соседи справа, по чердаку над нами носились просочившиеся туда по недосмотру (с крыши на крышу) бездомные коты, кричали на улице повадившиеся с залива на городские помойки чайки.

И в эту ткань неизвестной миру очередной городской симфонии Пендерецкого влился звонкий голосок Капли, кричавшей во всю глотку:

— Бабилония! Домодедов! Идите скорее, пока он в телевизоре! Он появился! Он превратился в человека!

— Кто появился? — спросила Нина, появляясь из кухни.

— Кто превратился? — спросил я, возникая из маленькой комнатушки-кладовки, служившей мне кабинетом и мастерской.

— Эн Вэ! Начальник Всего из угловой тюрьмы музея!

С телеэкрана смотрел на нас Энверов. Как следовало из дикторского текста, он и вправду вышел из тюрьмы, где просидел довольно-таки долго за махинации с совершенно фантастическими суммами денег, переводы их на счета (что такое «офшор»? — спросила Нина) в неведомые края: до посадки владел он некими фундаментальными предприятиями, связанными с нефтью.

«Эн Вэ»? Энверов? Не называл ли он сам себя Начальником Всего? В телевизоре звучала совершенно другая фамилия.

— Надо сейчас же ехать в музей! Надо посмотреть, есть ли он в автомате-тюрьме! Теперь автомат не должен работать, потому что он оттуда исчез и стал человеком!

Я объяснил Нине, что такое «тюрьма в углу» (та, в которой сидел настоящий Энверов, вряд ли была угловой), чей главный персонаж, по мнению нашей внучки, походил на героя телесериала последних известий, а Капле, — что я никуда с ней в ближайшую неделю не смогу поехать, у меня срочная работа, я подрабатываю, надо сделать заказ, дней через десять. Перед тем, как Энверов пропал с экрана, я еще раз успел его разглядеть. Он и вправду был похож на жакемара из угла, и это показалось мне забавным.

Пропущенная новая эра

Как выяснилось, человек, которого знал я под фамилией Энверов (я так его и буду называть впредь), был известным лицом, детали его блистательной карьеры, прерванной заключением, его письма из тюрьмы, подробности суда, факты биографии и тому подобное не были новостью ни для кого из моих друзей, знакомых и родственников. Все были в курсе дела, кроме меня.

Так сложилась моя жизнь, что я пропустил целый отрезок времени, объявленную новую эру, и хотя она донимала меня пустыми полками магазинов, безденежьем, запустением, всплесками уголовщины, касавшимися моих друзей и родственников, большинство деталей ее и свойств прошли мимо меня. Ужасающее дорожное происшествие, чуть было не отнявшее у меня жену, страшные травмы Нины, ее балансирование между жизнью и смертью, все испытания, выпавшие на нашу долю в связи с этим, включая рождение детей, воспитание их, уход за ними, — в то время как матушка их была так слаба и сама нуждалась в помощи, восстановлении и уходе, работа на нескольких фронтах, которые только на житейском языке назывались «халтурами», я всякое дело делал старательно и честно, изо всех сил по врожденной привычке, то, что в сутках 24 часа, — всё, вместе взятое, обвело меня какой-то, не понятной тем, кто так не жил, стеною. Бритоголовые разбухшие существа без затылков с золотыми цепями на шеях, ваучеры, монетизация власти при помощи «приватизации», легализация тюремной этики, омывали остров обитания моего, где я боролся за жизнь любимых моих.

Я пропустил блистательные биографии вышедших на сцену новоиспеченных хозяев жизни, новых певцов, новые песни, дебаты, горы болтовни, всплеск газетных откровений, статьи о покушениях и убийствах, моду на цветные пиджаки и кожаные куртки.

— Вы на редкость аполитичный человек, Дорофеев, — сказала мне одна из активисток нашего конструкторского бюро.