Квазар

Сидор стал тугим и тяжелым — килограммов двадцать. Это тоже разозлило Гошку — точное определение веса. Почему именно двадцать, а не двадцать два, например?

Оставив на столе расчет плюс четвертную (в подарок — что-нибудь купит себе!), Гошка задами ушел на дебаркадер. Злость гнала его. Он злился на все — на холодный песок, заскакивающий в обувь, на мелкие камешки, проникавшие вместе с ним, на вкусные дымы, вылезающие из-под таганов прямо на улицу…

Злился на одышку, на колыханье своего округлившегося живота, на то, что лето уходило и все в огородах было крепкое и зрелое, как сорокалетняя баба, и само предлагало себя.

Дебаркадер по-августовски покрылся седоватой росой. Она лезла в дырки сандалий и припекала кожу. Пальцы ног крючились от холода, а парома все не было. Приходилось терпеть.

Закурив, Гошка сплевывал в воду. Рыбьи глупые мальки набегали интересоваться. Они роились и гляделись сверху брошенной в воду подсолнечной шелухой.

Гошка холодными глазами озирал все. Оглядывал крутой берег с пятнами огородов, рябь железных крыш наверху и тихо умирающий дачный поселок в тени сосен, его темные замшелые избы. Он чувствовал, что никогда сюда больше не вернется, что здесь была скорее всего не его жизнь, а только сон на полный желудок. Чужой он здесь всем и не был нужен даже вдове. Но и в город ему не хотелось, вот в чем весь фокус.

Подошел, стуча моторами, паром и бойко побежал на другую сторону, увозя Гошку и других пассажиров.

Там Гошка ждал «Ракету» и угощал рыжего пса сливочными ирисками (Гошка последнее время пристрастился к сладкому и носил конфеты в карманах). Пес воспитанно жевал ириски — и после каждой благодарил, помахивая хвостом.

2

На «Ракете» Гошка сел в самолетного типа кресло, зажмурился, напружинил волю и вогнал себя в полусон. Дремал всю дорогу, не желал ничего замечать. Все же чувствовал быстрый бег, почти полет по воде, и мелкую дрожь конструкции. Слышал вой турбин. Он кисло размышлял одной какой-то, так и не уснувшей извилинкой. Его жизнь с ее несуразностями была несовместима с сильной, умной машиной, пущенной как снаряд по водяной плоскости.

Сколько мозгового терпеливого расчета вбито в каждую деталь: в маховики, в кресла, в пленку, обтянувшую их; какие головы нужны для знания и употребления всех этих интегралов, гипербол, парабол, сил, векторов и прочей чертовщины. И все для того, чтобы он, Гошка Жохов, уехал в город, который не был ему остро нужен, а в нем самом там и вообще не нуждались. Наоборот, в город он вез свою душевную путаницу.

Да, это сходилось — город и путаница. В этом наводном полете для него даже экономии времени нет. Стоит ли беречь минуты здесь, чтобы растрясти в ином месте дни и годы? Глупо!

На городской пристани Гошка покивал пальцем таксисту. Попался сущий пират: так рванул по булыжникам, что Гошка ударился затылком до звона, до белых искр в глазах. Но промолчал и решил, что море было полезно для его нервов.

Такси, виражируя промеж грузовиков, автобусов и частных осторожных легковушек, вырвалось на широкую полосу центрального проспекта. Таксист гнал, тормозил, обгонял, скрежетал тормозами, но все-таки не разбил ни свою, ни чужую машину.

Но когда свернули на пыльные улицы окраины, таксист разом переродился и поехал с осторожностью стеклянного.

Пробираясь улицей, беспощадно изувеченной строителями, понарывшими траншей (желтые их гривки давно обросли травой), Гошка увидел Павла.

Тот вел на сворке пса — молоденького сеттера, белого, в сером крапе. Сеттер тянул цепочку и совался к попадавшимся столбикам.

— Ишь ты, — пробурчал Гошка. — Барбоса завел…

— Чего? — повернул водитель пухлую физию. Глазки круглые — два холодных голубых пятнышка. «Гад, должно быть», — решил Гошка.

— Остановись.

Павел возвращался усталый с дрессировочной сложной работы. Джек всю дорогу рвал цепку. Он и себе натрудил шею, и Павлу руку надергал. Она даже ощущалась удлинившейся.

— Выдернул ты мне руку, — упрекал его Павел. А тот все одно — перебирает лапами да тянет к столбикам: нюхать.

Возвращаясь, Павел строил самые решительные предположения относительно обеда. Прикидывая, что будет есть, он глядел по сторонам. Был доволен увиденным — в палисадниках произрастали калина и рябина, в корнях их путались разные травы: осот, лебеда и чертополох. Гудели, вились или просто ползали стрекозы, жуки и бабочки. Вот пролетел ястребок за удирающим голубем.

Ясно, город так и не выгнал природное. Не смог. Пока что он казался победителем, но лазутчики природы позасели здесь, десанты заброшены, склады оружия есть, агитаторы ведут свою работу, готовя внутренний захват.

Да и сам город готов с любовью принять захватчика.

И все же нужна помощь. Что сделать?

«Какой я, в сущности, осел», — думал Павел, останавливаясь у очередного столбика. (Джек нюхал его, водя носом по задубевшей древесине.)

3

Джек все еще исследовал столбик, когда рядом, обдав пылью, тормознуло такси и вылез — задом — Гошка, выволок громадный вещевой мешок.

Они с Павлом покивали друг другу, а песик обнюхал Гошкины колени и посадил на штанину слюнявое белое пятно.