Квинканкс. Том 1

Лондона не было видно, но я уже ощущал его в горьком запахе угля, щекотавшем нос и глотку, затем на горизонте показалась темная туча, она росла и росла — и это был дым сотен и тысяч каминов. Мы миновали еще несколько миль; вокруг множились деревни, жавшиеся к дороге, словно боялись остаться без ее покровительства; расстояния между ними делались короче. Под конец деревни пошли сплошняком, и я воскликнул: «Это точно Лондон!» Однако матушка, а с нею приятная дама и ее сын засмеялись и уверили меня, что я ошибся. Эта сцена повторялась несколько раз, ибо я не мог взять в толк, что почти непрерывные ряды магазинов и красивых домов и улиц — это всего лишь разросшиеся деревни за окраиной столицы.

Я замечал, что матушка волнуется почти так же, как я.

— Он кажется еще большим, чем всегда, — тихонько сказала она; глаза ее сверкали.

Но наконец мы проехали через заставу, которая к тому времени была устроена на Нью-роуд, и мои попутчики признали: да, вот уже и Лондон. Теперь я начал удивляться тому, что улицы сменяют и сменяют одна другую, а противоположный край города все не показывался. Больше того, я никогда не видел и даже не представлял себе таких улиц, меня ошеломляли их ширина, высота зданий, обилие и разнообразие транспорта — роскошных частных карет, что проносились мимо (прощальные взмахи лошадиных хвостов воспринимались как жест презрения), обшарпанных наемных экипажей, черных угольных повозок, огромных неуклюжих подвод, — а также напор пешеходов, которые двумя громадными сплошными толпами спешили в противоположных направлениях по тротуару.

Пропутешествовав еще почти час, мы очутились на особенно широкой улице, которая, как сказала мне миссис Попплстоун, называлась Риджент-стрит; на моей любимой карте такой как будто не было, что и не удивительно: ко времени издания карты улица еще не была построена. Карета поплелась почти шагом, потому что проезжая часть и тротуар превратились в пугающую круговерть из взрослых и детей, лошадей и повозок — как бывает на ярмарочной площади. Там были юнцы с желтоватыми лицами, в черном платье и черных круглых шляпах, с висящими вдоль щек локонами — «евреи», шепнула матушка; они сновали меж карет, предлагая пассажирам товары: апельсины, пряники, орехи, перочинные ножи, записные книжки, пеналы. Другие люди, взрослые и мальчики, швыряли в окна какие-то бумаги; когда я поймал одну, это оказалась театральная афиша. (Наконец-то я побываю в настоящем театре!) Очередные таинственные личности, рискуя жизнью, выбегали на середину улицы с лопатами и ведрами. Это походило на сон наяву: грохот экипажей на мостовой, крики уличных торговцев, колокольчики газетчиков. От всего этого я испытывал одновременно радостное возбуждение и страх.

Мы попали в затор и остановились среди красивых экипажей, в таком количестве и многообразии, какие мне и не снились. Справа находилось прекрасное ландо, алое, с красивой лакировкой, боковую стенку украшал герб, который повторялся на окаймленной золотой бахромой драпировке козел, где сидели двое кучеров. За ними стояли бок о бок Два лакея в треуголках и ливреях с большими золотыми бантами на плечах, оба держали по трости с золотым набалдашником, прислоненной к выступу крыши, и оба смотрели вперед невидящим взором. Но экипаж справа выглядел еще элегантней: в дополнение к двум лакеям там имелся мальчик в полосатой жилетке и паричке, стоявший на возвышении; на мой взгляд он ответил такой улыбкой, что сделался смертельным моим врагом.

Но больше всего меня удивили пылающие газовые рожки, которые освещали улицы и витрины магазинов: в тот пасмурный и дождливый сентябрьский день их зажгли необычно рано. Ни о чем подобном я даже не слыхивал, поскольку газовое освещение в то время не дошло еще до нашей деревни. Я взглянул на матушку: щеки ее зарделись, словно от волнения.

— Такое множество газовых фонарей! — воскликнула она. — А посмотри на зеркальные стекла, газовый свет в магазинах. Когда я в последний раз здесь была, улиц с газовым освещением имелось не более трех-четырех, в районе Сент-Джеймса, и магазины с такими витринами можно было пересчитать по пальцам.

— Бог мой! — воскликнула миссис Попплстоун, а ее сын презрительно улыбнулся. — Да вы, выходит, не бывали в Лондоне уже тысячу лет!

Матушка покраснела и опустила глаза.

Карета, которая по большой дороге неслась как птица, на улицах Лондона обратилась в неуклюжее чудище: ее то и дело настигали другие экипажи, на нее орали извозчики, из-под ее колес прыскали вывернувшие из-за угла пешеходы. Она напоминала мне уток, что грациозно плывут по воде и неуклюже переваливаются с боку на бок на суше.