Квинтет из Бергамо

Оказавшись в коридоре, Тарчинини внимательно прислушался. Тяжелая тишина царила над этим жилищем, где уже не осталось никого, кроме смертельно испуганной Терезы, полоумной старухи, окончательно утратившей связь с реальным миром и, наверное, сейчас безутешно горюющей, снова потеряв того, кого так долго ждала и, по-видимому, будет ждать до конца жизни, да дряхлого Умберто, слишком старого, чтобы попытаться избежать наказания, которое и так не обещало слишком затянуться, не считая покойной донны Софьи, отныне уже глубоко безразличной ко всем земным проблемам.

Весь во власти какой-то странной меланхолии и даже не пытаясь докопаться до ее причин, Тарчинини вдруг почувствовал непреодолимое желание в последний раз увидеть комнату, где ему довелось пережить самое необыкновенное приключение за всю свою многолетнюю карьеру. Однако едва войдя в комнату, он застыл на пороге, широко разинув рот, не в силах испустить рвавшийся изнутри крик ужаса.

— Тереза... — почти неслышно прошептал он.

Не сводя с нее взгляда, будто боясь разбудить спящую, он медленно приблизился к кровати. Однако Терезе уже не суждено было проснуться. Она лежала с перерезанным горлом. Не в состоянии смириться с этим страшным зрелищем, Ромео видел перед глазами прелестную юную девушку, которая, смеясь, шагала рядом с ним под солнцем Бергамо. Значит, она все-таки не солгала... Он улыбнулся и, не сводя с нее затуманенных слезами глаз, пробормотал:

— Но почему?.. Почему, Тереза?..

— Потому что слишком много болтала, комиссар.

Прежде чем обернуться, Ромео попытался восстановить в памяти, где он мог слышать этот резкий, исполненный ненависти голос. Так и не догадавшись, он тяжело повернулся в ту сторону, откуда доносились звуки, и удивленно вытаращил глаза. Там, с нацеленным на него пистолетом в руке, стояла донна Клелия. Это была все та же хрупкая старушка, высохшая и мертвенно бледная, однако сейчас от этого немощного тела исходила какая-то неумолимая, грозная сила.

— Признайтесь, комиссар, удивлены?

— Ma che! Согласитесь, есть от чего!

— Еще бы! — каким-то надтреснутым голосом усмехнулась она. — Кому придет в голову подозревать полоумную старуху, не так ли? Идеальный персонаж, лучше не придумаешь... Это я тут всем заправляла... И дела у нас шли как нельзя лучше, пока этот недоумок Баколи не имел глупость влюбиться в нашу идиотку Софью... Я надеялась, что стоит нам убрать тех двоих, Баколи и того полицейского, они ведь сами нарывались на неприятности, и все опять пойдет по-прежнему... по-моему... Но тут, к несчастью, появились вы... Я сразу поняла, что вы куда опасней всех остальных. Хотя и вы тоже, комиссар, допускали серьезные оплошности... Чего стоит одна эта фотография, которую я нашла тогда у вас в чемодане... И потом, все эти ваши запутанные истории, которые никак не вязались друг с другом... Это была ошибка... Недопустимая ошибка... Это ведь из-за вас мне пришлось убрать Софью: она могла проговориться. Из-за вас мне пришлось убить и Терезу: она уже проговорилась. Теперь она уже никогда не сможет выступить в качестве свидетеля. Не сомневаюсь, вы наверняка рассказывали своим коллегам об этой забавной полоумной старушенции... так что, когда я убью вас, кому придет в голову заподозрить именно меня?

— Вы правы, донна Клелия, никому. Ни один человек не сможет вас заподозрить, и даже если у него будут неоспоримые доказательства вашей вины, все равно это мало что изменит...

— Мало что изменит? Это почему же?

— Да потому, донна Клелия, что вы ведь и вправду полоумная.

— Я?! Полоумная? Что это за чушь вы несете!

— Истинную правду, донна Клелия... Вы неизлечимо больны и кончите свои дни в сумасшедшем доме.

Тарчинини точно просчитал, что уже не успеет ни броситься на донну Клелию, ни позвать на помощь. Так что ничто уже не в силах было помешать выжившей из ума старухе выстрелить в полицейского. Поэтому он сжал безжизненную руку Терезы и ждал роковой развязки.

— Прощайте, комиссар, — прицеливаясь, проговорила старуха.

Ромео зажмурил глаза и изо всех сил старался в этот последний час думать о своей Джульетте. Оглушительный выстрел сотряс всю комнату. Тарчинини с удивлением обнаружил, что даже не почувствовал никакой боли. Может, расстояние было слишком велико, и она промахнулась? Он открыл глаза. Донна Клелия лежала, растянувшись на полу. Над ней, с револьвером в руках, стоял, не сводя с нее глаз, дон Умберто.

— Не мог же я допустить, чтобы она и вас тоже убила, ведь правда? — проговорил муж, переводя взгляд на полицейского.

— Конечно, нет... — от чистого сердца одобрил Ромео. — Благодарю вас, вы спасли мне жизнь.

— Мне так хотелось спасти и остальных, — с грустью покачал головой дон Умберто, — только я очень боялся... мы все ее очень боялись... она нас всех будто парализовала...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Прибывший в тот день на пьяцца Бра веронец божился, что до конца своих дней не забудет этого зрелища.