Л. Н. Толстой в последний год его жизни

На днях у Льва Николаевича был бывший матрос, революционер, участник одного из восстаний на Юге. Он просил рублей пятнадцать на дорогу, чтобы добраться до румынской или болгарской границы и совсем покинуть Россию. Человек, по — моему, ничем не выделяющийся. Но Льва Николаевича, который прошелся с ним по парку, что-то привлекло в нем, и он принял в матросе живое участие. Отправил его передохнуть на хутор к Чертковым и сам собрал для него среди домашних нужную сумму денег, за которыми матрос должен зайти завтра ^[83].

Отмечаю этот факт как показатель отсутствия в Толстом какого-либо догматизма.

Вечером говорили о книге проф. Яроцкого «Идеализм как физиологический фактор» ^[84], которая Льву Николаевичу совсем не понравилась, и об увлечении молодежи (теперь уже спадающем) «пинкертоновской» литературой.

Помню, как Лев Николаевич говорил, кажется по поводу книги Яроцкого:

— Духовная жизнь еще более сложна, чем материальная. Сказать про человека, что он хороший, дурной, умный или глупый — большая ошибка.

Меня заставили петь. Я исполнил несколько романсов русских композиторов. Аккомпанировала Татьяна Львовна и приехавшая из Тулы . П. Иванова. Лев Николаевич слушал из своего кабинета. После он пришел и сказал, что «Жаворонок» Глинки ему не нравится, но что я будто бы прекрасно спел глинковское же «Я помню чудное мгновенье» (под аккомпанемент Татьяны Львовны).

И опять поздно вечером, когда я принес Льву Николаевичу в кабинет для просмотра письма, он говорил:

— Я все боюсь за вас, чтобы вы не раскаялись в том, что избрали такой путь… Вы так молоды, и в вашей жизни еще так много впереди.

28 февраля.

Утром приходили опять казаки, чтобы проститься, и революционер, который был очень рад помощи Льва Николаевича. Кроме них, приезжали повидаться со Львом Николаевичем муж и жена, малороссийские помещики, славные степные люди. Они пришли нарядные, волнуясь. Лев Николаевич принимал их в гостиной. Сколько я могу судить, беседа была серьезная и нужная для супругов. Оба вышли из гостиной растроганные, в слезах… ^[85]

Здоровье Льва Николаевича сегодня немного лучше. После завтрака он ездил в санях кататься, а это служит хорошим признаком.

Сегодня Лев Николаевич получил стихи из Тобольска. Ему показалось, что это от смотрителя каторги, и он хотел ему ответить, что печатанием и просмотром стихов не занимается. Но письмо оказалось от заключенного каторжанина, нуждающегося при этом в деньгах. Тогда Лев Николаевич решил переслать стихи в какой-нибудь журнал. По моему предложению, он послал их Якубовичу — Мельшину в «Русское богатство».

Между прочим, Льву Николаевичу надо было послать три посылки с запрещенными изданиями «Обновления» ^[86]. Он просил собрать книги, а адрес надписать хотел сам, чтобы не подвести меня. Я, впрочем, не стал его затруднять.

Масленица отражается и в получаемых Львом Николаевичем письмах. Сегодня один корреспондент пишет: «Поздравляю Вас широкой масленицей и желаю Вам в веселом настроение и полном добром здоровие. Покушать горяченьких блинков, и рыбке на полные здоровия».

Было трогательное письмо:

«Покорнейше прошу вас, Лев Николаевич, человек я бедный, сирота, так как я не имею никаких средств, так, пожалуйста, прошу, Лев Николаевич, вы хотя бы взяли меня к себе в ученики, так я наслышался от постороннего народа вашего премудрого учения и великой милости. Затем-то я у вас, Лев Николаевич, прошу, не развяжете ли вы мою повязку с головы, потому что я сие время нахожусь как будто в темнице какой или же не вижу белого света».

Человеку этому я ответил, что учеников при Льве Николаевиче нет, а что те люди, которые разделяют его взгляды, узнают их из его сочинений, и что поэтому я и посылаю эти сочинения.

Лев Николаевич одобрил мое письмо.

Кстати, давая мне письма, Лев Николаевич теперь очень часто не пишет даже вкратце, что именно нужно отвечать, а просто ставит на конверте: «В. Ф.» или «В. Ф., ответьте». Но потом, конечно, прочитывает все мои ответы.

Март

1 марта.

— Я получил письмо со стихами, — говорил мне утром Лев Николаевич, разбирая сегодняшнюю корреспонденцию, — и хотел не отвечать на него, но совесть мучит. Это — молодой человек, восемнадцать лет, крестьянин. Так напишите ему, пожалуйста, что-нибудь.

Сегодня оказались еще стихи, так что сам Лев Николаевич написал большое письмо о «зловредной эпидемии стихотворства» [87].

Вечером, кажется опять по поводу книги Яроцкого, Лев Николаевич говорил:

— Большинство людей попадают в жизни в такую колею, из которой им ужасно трудно выбраться, и не хочется, хотя бы это нужно было, — и они в ней остаются. И это в религиозной сфере так же, как в научной. Вот Душан Петрович попал в такую же колею со своим отношением к евреям, о чем мы с ним сегодня говорили, — добавил, улыбаясь, Лев Николаевич.