Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Что касается цитаты из меня, то, конечно, никаких «против» у меня нет [621]. Но, пожалуй, Вам следовало — не разрешения просить, нет, но — предупредить хотя бы. Застало меня врасплох. А выводы кое-какие уже делаются.

_____________________

Лучшие страницы «Процесса» — это те, где речь идет не о процессе исключения, а о возвращении в Переделкино. Прекрасный живойпортрет!

_____________________

По-прежнему, у меня своя точка зрения на то, что Вы называете «арифметикой». Думаю, что бывают случаи, когда можно согласиться на оставление одного, самого маленького намека, в расчете на то, что sapienti sat [622].

Совсем недавно передо мной именно так стоял вопрос: или ничего, или немного. Я согласился на «немного», хотя и за немного пришлось отстаивать ниточку за ниточкой.

20 апреля 80.

Пишу это письмо едва ли не два месяца. Сегодня позвонила Люшина подруга, хочет на днях зайти. Воспользуюсь оказией и попробую послать это письмо. Тем более что возникла новая тема.

Недавно, из письма Р. Д. Орловой я узнал, что в каком-то зарубежном альманахе «Память» напечатаны мои воспоминания о К. И. Как они туда попали? Дарил я их только одному человеку — Люше. Было это лет 7 назад. В Комарове. Но не могли же — нет, не могли! — ни Вы, ни Люша передать статью без моего согласия за границу [623].

22.IV.80.

Получил письмо от Люши. Потрясен. Повторяться не буду. В 73 года ручаться за свою память, вероятно, нельзя. Но до последней минуты она (т. е. память) меня не обманывала.

Не меньше потрясен я и сообщением о гибели «Ахматовой» [624]. Какое счастье, что сохранились — хотя и не выправленные — копии.

Лидочка, из письма Люши я понял, что Вас огорчил не факт публикации, а сама статья моя. Но там ведь я никого не щажу: ни себя, ни Е. Л. Корней Иванович ведет себя героически.

Впрочем, я не знаю, что и как напечатано. Люша пишет, что редакторы признались, будто статья выкрадена из архива.

Это неверно. Но что за нравы!? Р. Д. пишет, что питает «высокое (даже высочайшее) уважение» к этому органу.

А что за хамство было публиковать «Волка»!

Не туда ли Вы просили моего «Зощенку»?

Жалею, что нет от Вас письма.

473. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

30 мая 80, Переделкино.

Дорогой Алексей Иванович.

Наконец-то могу ответить по всем пунктам на Ваше большое письмо. Передал Ваши два отрывка (вместе с «Белым Волком») в журнал «Память» — И. Серман. Вы знали его? Я знала, хотя и не видела лет 20. Он — муж Р. А. Зерновой. Когда я спросила редактора [625](очень мною, впрочем, уважаемого), как они смели напечатать что-либо без воли автора, — он ответил, что им и в голову не приходило, что Ваша работа попала к ним без Вашего ведома.

Вы вместе с Элико дивились, почему я ничего не пишу Вам о Ваших отрывках, посвященных К. И. В самом деле, это было бы весьма странно, если бы ларчик не отпирался столь просто: Вы этих отрывков никогда не давали ни мне, ни Люше (Люше пересказывали в Комарове). А иначе, по какой другой причине, я могла бы молчать? Пишет мой близкий друг о К. И… Единственная причина молчания: никогда не читала, прочла только теперь. Очень, очень сожалею, что так поздно. 1) Я раньше прочла бы Вашу превосходную характеристику времени 2) услыхала бы живой голос К. И. 3) остерегла бы Вас от ошибок, которые вы совершаете в датах. Сообщаю: МПБ [626]был арестован 6 августа 37 года (в день Люшиного рождения; не дома, а в Киеве; пришли же за ним ко мне в ночь с 31 июля на 1 авг.); Т. Г., Ал. Иос. и Серг. Конст. [627]— 4 сентября 37 г.; Майслер — недели через 2 или даже через месяц после них; Серебряников, Лебеденко, Матвеев — не помню когда. Рая Васильева — в 35 г. Вот и сравните с Вашим текстом. Конечно, по существу это не меняет дела… Но все-таки, проверьте с этой точки зрения абзац, начинающийся словами «Лето 1936-го года мы…», и мои даты Вам пригодятся.

_____________________

Вы пишете, что накануне моего исключения «милая С. [628]» привезла Вам «грубое и высокомерное письмо А. И.». Я не нахожу это письмо ни грубым, ни высокомерным, но если бы я хоть минуту подозревала о его существовании — я бы это мероприятие категорически остановила. Никого и никогда не следует ни на что мобилизовать. Милая С. показала мне это письмо месяца через 3 после всего совершившегося. В ответ на мои упреки она сказала: «Я обратилась только к тем, кого вовсе не собиралась агитировать, кто и сам хотел выступить. У меня была другая цель: чтобы они послали свои письма дозаседания, а не после».И хотя мне грех упрекать милую С., я и с этой целью не согласна. 1) Пусть вседелают или не делают когдахотят 2) практическиже ни дони посленикакого значения не имеет.

Значение имеет только самое движение души того, кто говорит по собственной потребности не молчать. И для шельмуемого то же — только вот эта потребность, испытанная его друзьями. (А иногда им самим.)

_____________________