Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Много времени уходит на Машу, на занятия с нею, на подбор материалов (и даже составление некоторых текстов). Она каждый день несколько часов занимается. Это — важно: не дать угаснуть работе ума и души. Но, разумеется, никакого насилия, нажима.

Стихи она вдруг стала читать и заучивать с меньшим удовольствием. И я не настаиваю. Уходит и вновь возвращается желание слушать музыку. Читаю я сейчас Р. Роллана о Бетховене: чтобы решить — давать ли Маше? Вообще-то она стала еще более инфантильной, чем прежде.

457. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

9/IV 79.

Дорогой Алексей Иванович.

Прочитала я Ваше письмо — и как-то онемела. Дала прочесть Люше. Отвратительное ощущение своей беспомощности перед лицом Вашей беды. Вот уж и Элико падает с ног — уже не в переносном, а в буквальном смысле…

Пожалуйста, не переписывайте для меня Морозову, не трудитесь — я возьму книгу в Библиотеке Ленина.

_____________________

День К. И. на этот раз был чрезвычайно удачен. Дни эти бывают «как когда» — то удаются, то нет. А на этот раз все было радостно и увлекательно. Люша читала выписки из дневника К. И. о Зощенко. С 1919 по 1958… Удивительный получился живой движущийся портрет. Затем прекрасную поэму прочел С. И. Липкин — один из умнейших и сильнейших поэтов наших.

А в соседней комнате… на стенде… на стендах… стояли… три экземпляра Чукоккалы!

Вы спросите: значит, она уже вышла?

Я отвечу: не знаю, хотя и держу ее в руках. Но там идет какая-то распря между Книготоргом, издательством и Комитетам, и в результате у нас всего 3 экземпляра. Но —

1) я уверена — все кончится хорошо

2) если кончится плохо — то все равно хорошо: 3 экземпляра Чукоккалы!

_____________________

Люша подарила мне 1. Я его прочла. Чувства слишком смешанные рождает она во мне, чтобы я могла их выразить. Во всяком случае, я счастлива за Люшу: 14 лет непрестанной, кропотливой, немыслимо сложной работы (не говорю уж тревоги — а работы!) — позади… И в руках — книга. Увесистый, толстый том, пожалуй, толще Вашего, в глянцевитой суперобложке с уморительно злой карикатурой Анненкова на К. И.

_____________________

Выяснилось, что за эту зиму в Переделкине произошло

29 аварий — из-за морозов — на 29 дачах. Но не на нашей — потому, что, как сказала мне Люша: «Ты и Клара следили за трубами». Вот. Я возгордилась. Но, например, держать руками крышу — этого мы с Кларой Израилевной не в состоянии. Даже мы!

458. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

12/V 79.

Дорогой Алексей Иванович.

О Машеньке и госпитализации. Господи, кто же тут может — имеет смелость — право — безжалостен — Вам советовать?

Алексей Иванович, если Вам не трудно — т. е. если ничего не надо искать нигде, кроме памяти, — напишите, пожалуйста, когда в Ленинграде упала первая немецкая бомба? 31 августа 1941 года были только воздушные тревоги — или уже в городе падали бомбы?

Книгу Морозовой я пока не читала; я сейчас не эту проблему решаю. Но когда перейду к этой — прочту. А пока интуитивно думаю, что Вы правы. Не отвечайте мне через силу. Будьте здоровы.

459. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

20.05.79.

Дорогая Лидочка!

К сожалению, я не могу — и никто из близких моих не может — назвать точный день первой бомбежки Ленинграда. Если не ошибаюсь (а думаю, что не ошибаюсь) — первые немецкие бомбардировщики проникли в питерское небо во второй половине сентября, а раньше были артиллерийские обстрелы. Первый снаряд упал (опять-таки, если память не изменяет) на площади Труда в самых первых числах сентября. Для меня это были сверх трудные дни, поэтому никаких записей этих именно дней не сохранилось (точнее — их вовсе и не было).

Во всяком случае, 31 августа были только тревоги — т. к. шли воздушные бои на подступах. Это — точно.

Лидочка, Вы знаете, я часто (может быть, раза два в год) перечитываю Ваши заметки «Памяти Т. Г. Габбе». И совсем недавно — на той неделе опять перечитал. И, читая, не раз думал: Ах, как не хватает ее нам, несчастным, не хватает ее совета, умения находить (во всяком случае для других) выход из самого трудного положения. Это сочетание высокодуховного и житейского, практического, о чем Вы пишете.

460. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

27/V 79, Москва.

Дорогой Алексей Иванович.

Дело вот в чем. 1 сентября 1941 года, после того как семья Пуниных перебралась в полуподвалы Эрмитажа, оставив А. А. в Фонтанном Доме — одну — А. А. позвонила своим друзьям, Томашевским, и попросила их взять ее к себе. За ней зашел Б. В.[601] и повел ее на Канал Грибоедова, 9; по дороге их застала воздушная тревога и всех пешеходов, и их тоже, загнали в какой-то подвал. Они там сидели минут 40. «В промежутках между разрывами, — говорила мне А. А., — я подняла глаза и увидела: мы — в „Бродячей Собаке“». Один ленинградец, прочитавший этот отрывок, сказал мне: «Какие разрывы? 1 сентября 41 г. в Ленинграде никаких разрывов еще не было; тревоги были, но не разрывы; тут она или вы что-то путаете».

Она — вряд ли. Я — вполне возможно.

_____________________