Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Сейчас я только по поводу Вашего письма-протеста[655]. Боюсь, что оно уже оглашено, и мои замечания и пожелания оказались бы запоздалыми и ненужными. Все-таки одного замечания я не могу не сделать. Вычеркнутые Вами слова о наследниках Шварца придали этой фразе двусмысленный характер: получается, что автором рассказов (в том числе, значит, и «Белого волка») является Л. Пантелеев. Не согласитесь ли Вы, что подобная неточность и двусмысленность оскорбляют помянутого Л. Пантелеева.

Как Вы знаете, с протестом против самовольной публикации моего Чуковского я обратился непосредственно к виновникам контрафакции. Вы почему-то не посчитали возможным исполнить авторскую волю. Впрочем, тут я не настаивал и не настаиваю.

А вот с «рассказами о Чуковском Л. Пантелеева» я согласиться не могу и прошу поискать способ исправить это. Мало того, что меня печатают рядом с «Белым волком», мне еще (понимаю, что нечаянно) приписывают авторство этого пасквиля!..

Статья Н. Дюжевой свидетельствует об уровне грамотности и требовательности к себе как автора, так и всего журнала (которого я никогда не видел). В безграмотной статье этой Вы не отметили такой нонсенс, как «кредит доверия» (масляное масло).

За остальное — спасибо.

С глазами у меня, слава Богу, получше, но все-таки я до сих пор сижу на книжной и письменной диете.

Читаю все-таки.

Прочел недавно книжку Н. Ильиной[656]. Кое-что понравилось (Корнакова, Воейков, Вертинский), Ахматова и Чуковский — нет!

Впрочем, эти воспоминания я когда-то уже читал в журналах. И тогда не понравилось, и сейчас.

А как ВЫ относитесь к этому автору?

485. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

16/III 81.

Дорогой Алексей Иванович. Получила Ваше письмо от 11/III. Все, что я могу сделать, чтобы исправить обнаруженную Вами оплошность, — сделаю. Но не надеюсь поспеть.

Не каждую тему в Вашем письме я поняла. Читаю и перечитываю — нет — сообразить не могу. Оставляю без ответа.

Насчет Н. И. Ильиной и ее книги. Я Наташу знаю давно (с 1954 г.), но вижусь с нею редко. Она человек «хороший и разный». Из ее книги я воспоминания о Вертинском не прочла по совершенному неинтересу к объекту; о Корнаковой прочла с интересом; о К. И. — со смешанным чувством интереса, досады и неудовольствия. С Ахматовой сложно. Сначала Наташа написала прекрасные о ней воспоминания: сама она за рулем, А. А. рядом. И вот записи, просто отдельные фразы А. А. Ее замечания в пути. Это было очень точно и хорошо. Но потом Наташа решила «развить», «расширить». А это у нее не вышло и не могло выйти: она не знает, не понимает поэзии. Получилась Ахматова минус стихи. Т. е. не Ахматова. Мелко. Один злой читатель назвал эти воспоминания так: «Записки камеристки».

Н. И. Ильина — талантливо пишет фельетоны. Я ее фельетоны люблю. Романы пишет плохо. Мемуары — и этак и так.

486. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

29.03.81.

Дорогая Лидочка!

Когда я начинал читать Ваш Второй том, я думал: поблагодарю совсем коротко, напишу эзоповым языком — по почте. А чем дальше читал, тем глубже уходил в книгу, тем более понятным становилось: нет, эзоповым тут не обойдешься, почтой не воспользуешься, совсем коротко не выйдет[657].

Я только что захлопнул (не захлопнул, — бережно закрыл) черную крышку.

Читать было трудно — физически. И все-таки я отложил все и читал.

Вы знаете мое не самое горячее отношение к Вашей прозе. Вчера я перечитал обе повести: да, впечатление то же, что и 40 и 20 лет назад. Честь и слава мужеству и дарованию автора. Интересно. Волнует. Задевает. Трогает. И все-таки…

То же что с прозой Герцена!

Можно ли сравнивать, ставить рядом «Былое и Думы» и «Кто виноват?»?!

А ведь у меня еще задолго до «Ахматовой», еще когда я читал впервые «Туею», мелькнула мысль, что у Вас герценовский дар.

Я знаю, что далеко не все со мной согласны в оценке Ваших повестей, но не представляю себе мыслящего читателя, которого бы не потряс, не пленил, не оглушил, не привел бы в состояние восторга Ваш трехтомный подвиг.

Простите мне это громогласие, но — других слов сейчас не найду.

Жду книгу! — чтобы сразу же перечитать ее. Пользоваться увесистой машинописью, поминутно обращаться то к (интереснейшим и необходимейшим) примечаниям, то к такому же необходимому стихотворному комментарию было адски трудно. При этом ведь у меня, как у многих «автодидактов», нет умения читать сидя, а читать лежа с таким фолиантом в руках — не по моим глазам. И все-таки я не мог ни отложить этого чтения, ни даже держаться предписанной мне глазниками «диеты».

_____________________

Вот мои беглые заметки.

…Сколько людей! — и все живые, даже чуть обозначенные. И прежде всего — воистину монументальный образ самой Анны Андреевны.

Время. Люди. Обычная погода — дождь, снег, слякоть. И погода политическая.

Кинематографические наплывы. День сегодняшний. И день, выплывающий в памяти. 1913 год, 1917, 1937… Сороковые — роковые…

Ленинград. Москва. Царское. Переделкино. Комарово. И — Ташкент. И Новочеркасск. И — лагеря…

_____________________