Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

На днях, зайдя вечером к Ване и В. В.[374], наткнулась на Карпову, угощаемую чаем. Я, конечно, поздоровалась, как положено, из уважения к хозяевам — но потом 2 недели не могла себя заставить туда зайти. (Пошла только сегодня — Володина годовщина[375].) Карпова — верный пес Лесючевского, злое, мелкое, лживое существо. Относительно моего суда (по поводу «Софьи») она вела себя с утонченной подлостью, объясняя судье (на предварительной встрече), что моя повесть «клеветническая». (Она ее приняла, ею восхищалась и заключила на нее договор…) Несколько лет назад В. В. способствовала проведению Карповой в Союз, хотя та бездарна и невежественна, как пень… Ее имя здесь котируется наравне с именами Книпович и Кедриной[376].

Но В. В. продолжает с ней задушевно дружить.

Право, если бы не Ваня, с которым не могу же я расстаться на 46-м году нашей дружбы, я перестала бы туда ходить. Ведь там бывает и злодейка Книпович и казенная дура Брайнина.

В. В. — сфинкс. Ничего не поймешь в этой вялой душе. И жаль ее — она человек больной и исстрадавшийся — и зло берет. Не бережет она честь своего имени. И дома.

Больше ничего сегодня как-то не пишется.

267. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Võsu. 28.VII.67.

Дорогая Лидочка!

Все, что Вы пишете о Вере Васильевне, к сожалению, справедливо до последней запятой.

Совершенно то же и со мной.

Года два назад я читал ее письмо, адресованное одному молодому писателю. Там были такие слова: «Наши (такие-то, благословенные, или что-то в этом роде) тридцатые годы в тысячу раз лучше Ваших хваленых шестидесятых»…

Я уже тогда писал кому-то, что сдерживаю себя, смиряюсь, терплю все это только ради Вани, ради старой и неискоренимой любви к нему (хотя ведь и он, Лидочка, заражен в какой-то степени той же болезнью, имени которой я не могу подобрать).

268. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Võsu. 26.VIII.67.

Дорогая Лидочка!

Машкин день рождения мы отметили в Литве, в Каунасе, в несколько даже фантастической обстановке: в доме настоящей баронессы, эмигрантки, которая в свои 86 лет сохранила ясную голову 50-летнего человека, много читает, следит за эфиром, увлекается по телевизору футболом и в то же время на каждом шагу говорит что-нибудь вроде:

— Покойный государь совершил ошибку, когда позволил…

— Эту икону мне подарил князь Трубецкой…

В годы войны эта необыкновенная женщина и ее две дочери прятали у себя в доме, в подвале, еврейских девушек и детей, бежавших из гетто…

Впрочем, всеми этими яркими впечатлениями в письме не поделишься.

269. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

11/IX 67, Москва.

Дорогой Алексей Иванович.

Итак, Вы уже дома.

Я живу в городе. Меня показывают врачам. Болеть — это теперь, по-видимому, моя вторая профессия. На улицу не выхожу: можно, но нет сил и времени, да и куда здесь пойдешь.

Сегодня, может быть, на два часа на машине съезжу к К. И. в Переделкино. Я его не видела месяц и это меня терзает.

Вообще, многое терзает — и личное и общее, как говорил Герцен. Вероятно, оттого, что сердце больное, все попадает прямо в сердце и все вызывает боль.

Например, смерть Эренбурга — которого я никогда особенно не любила. А вот ударила меня его смерть — значит, он как-то светил, производил свет. И по-другому, на другой манер, ударили похороны — о которых можно было бы написать, как Вы написали о похоронах М. М.[377]

А клеветы на лучшего, благороднейшего из наших писателей[378] — каждый день новые, организованные, гнусные, подлые!

Мне кажется, что, если бы я могла на них вслух ответить, у меня сразу перестало бы болеть сердце.

_____________________

Из хороших новостей — радует меня, что Александра Иосифовна пытается жить в Комарове и ей это пока удается.

Кстати, не приобрели ли Вы такую игрушку, какую я подарила ей на день рождения? Мне кажется, это сейчас предмет первой необходимости[379].

270. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Ленинград, 14.IX.67 г.

Дорогая Лидочка!

Меня тоже очень (и тоже неожиданно для меня самого) огорчила смерть Ильи Григорьевича. Видно, и мне он как-то СВЕТИЛ. Два десятилетия (или около этого) во всяком случае: в ранней нашей молодости и вот — эти послекультовые времена, оттепелевые и последующие годы.

Игрушка, о которой Вы пишете, у меня есть. Летом она меня очень выручала, сейчас же я ею почти не пользуюсь: и времени нет, и места!

Работал я летом не много. Рассчитываю попозже заточить себя в Комарове, чтобы возместить протори и убытки.

Маша учится в V классе.

Школа — ужасная. Классный руководитель — профессиональная пионервожатая, которой вдруг поручили преподавать историю. Арифметика, по-прежнему ненавистная и непонятная, вдруг стала не самым неприятным предметом.

PS. Жажду прочесть Ваши ахматовские дневники.