La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет

Все сидевшие за столом испуганно помалкивали. Однако единственными людьми, слушавшими этот рассказ по-настоящему добросовестно, были Нино и Квадрат. Члены «Гарибальдийской тысячи», а вместе с ними и сам Джузеппе Второй, обменивались сокрушенными взглядами они были разочарованы подобным мрачным сюжетом, испортившим им праздник; между тем мальчишки уже дремали сидя, и Ида вместе с ними.

«Когда там сидишь, начинаешь постоянно считать… считаешь любую глупость, лишь бы не думать. Главное — сосредоточить мозги на каком-нибудь идиотском упражнении… Перечисляешь предметы, меры веса и длины… составляешь список столового белья…» При этой фразе сестра Мерчедес толкнула Карулину локтем. Карулина, хотя и была немало поражена таким оборотом дела, все же едва подавила судорожную вспышку веселья. «…Вычитаешь, складываешь, выдумываешь дроби, любые числа! Если тебе приходят мысли о матери, об отце, о сестре, о твоей девушке — сразу кидайся и вычисляй их возраст — в годах, месяцах, днях, часах… Будь машиной — только не думай… Семьдесят два часа… Три ночи и десять выстрелов. По выстрелу на человека, и конец. Один, два, три, четыре… потом десять. Говорили, что все они партизаны… что большинствоиз них бандиты… такое обвинение им предъявляли…»

«И что, ты тоже был партизаном?» — спросил Нино, спуская ноги на пол, объятый внезапным интересом, от которого он буквально просиял.

«Я не был! Я ведь тебе уже сказал: в боевых действиях я участия не принимал! — запротестовал Карло, почти возмущенно. — Я… работал в городе… в каком — неважно… Воззвания… листовки… пропаганда… Обвинения по политической линии. В итоге меня сунули в этот поезд! Я, правда, не знал, что там значится в приговоре… Рано утром, когда они пришли и вытащили меня из бункера, у меня проскочило: „Приехали! Номер одиннадцатый!“ Я заранее представлял, как я упаду… А они мне — „ходить… ходить“… Мама дорогая… Ходить! Ах, пропади оно все пропадом… Этот мир — мерзкая штука».

«Этот мир смердит!! Ты тоже это понял? — торжествующе подтвердил Нино. — Вот! А я давно понял! Он поганый, он воняет! И однако же, — добавил он задумчиво, шевеля ступнями, — в этой вони что-то есть… Бывают такие женщины, понимаешь, от них тоже пахнет… Чем пахнет? Да бабой пахнет, боже мой… И от этого бабьего запаха начинаешь сходить с ума! Вот и у меня голова кругом идет от этой вони, воняет-то ведь жизнь!»

«Ну, а дальше? Как тебе удрать-то удалось?» — осведомился он с интересом, все продолжая пританцовывать ступнями.

«Как удалось? А вот так удалось, что я просто выпрыгнул из окошка головой вниз… на остановке… где-то в Виллако… Нет, даже раньше… Я сам толком не знаю, где… В вагоне было двое покойников, старик и старуха… Хватит! Не стану я дальше рассказывать! Хватит!»

И здесь Карло Вивальди нахмурил брови, выражение его лица стало брезгливым, но при этом странно беспомощным и открытым. Это было лицо капризного мальчишки, который наконец-то рассказал все, как оно есть, и в изнеможении просит: а теперь оставьте меня, пожалуйста, в покое.

«Вот и молодчина. И не будем об этом говорить. Давайте, все это запьем! — пригласила его сестра Мерчедес. — Все равно оно вот-вот закончится. Еще немного и, если только Богу угодно, к нам пожалуют освободители!»

«Да когда же они явятся, эти долгожданные избавители?!» — тоскующе воскликнула жалобным голосом вторая бабушка Карулины, которая, в отличие от бабушки Динды, постоянно помалкивала.

«Явятся, бабуля, явятся, осталось несколько часов! Давайте, выпьем за это!» — общим хором уверяла «Гарибальдийская тысяча». И Карулина, которая, несмотря на взволнованность, подобающую моменту, все же надеялась дать выход своей предательской смешливости, воспользовалась этим призывом и выразила себя, зайдясь в припадке смеха, прозвучавшем, как трель фанфары. Услышав этот смех, Карло поднял на нее глаза и улыбнулся ей нежно-нежно, как могут улыбаться только дети.

Лицо его выглядело обессиленным, но оно разгладилось — так бывает с теми, кто выздоравливает после изматывающей болезни. Ушло бесследно выражение порочности, которое еще минуту назад так его искажало. И даже само возбуждение от выпитого вина, которое прыгало у него в глазах, теперь изменилось под влиянием только что погасшего внутреннего пламени, и стало трепетным светом, робким и понятным. Поджавшийся в неудобной позе, протянув одну ногу и приподняв другую, чтобы дать место Росселле, он казался посланцем какого-то разгромленного и рассеянного племени, и это племя, по-видимому, просило о помощи.

Следуя общему примеру, он налил себе еще, но сделал это неуклюже, и часть вина выплеснулась из стакана.

«Это к счастью, к счастью! — закричали все присутствующие. — Пролитое вино приносит счастье».