La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет

И наперебой бросились обмакивать пальцы в это вино и смачивать им кожу за ушами. Над теми, кто не пожелал сдвинуться с места, тоже была произведена эта маленькая процедура своеобразного крещения, об этом в основном заботилась Карулина. Она никого не обошла — ни Узеппе, сладко спавшего за занавеской, ни других ребятишек, заснувших в разных местах комнаты, ни Иду, которая, уснув только наполовину, реагировала на щекотку легкой бессознательной улыбкой. Единственным исключением остался Карло Вивальди, но, в конце концов, преодолев боязнь, Карулина позаботилась и о нем.

«Спасибо… спасибо… — повторял он, — большое спасибо!»

Осыпанная столь обильными благодарностями, она не знала, как за них отплатить, и испуганная их избытком, стояла перед ним, переминаясь с ноги на ногу, словно в каком-то церемонном балетном па.

«Тост за освободителей! Тост за партизан, дорогих наших товарищей! — прокричал Джузеппе Второй. И, чокнувшись с тем и этим, он приблизился к Карло. — Так держать, товарищ! — ободрил он его, чокаясь. — Теперь дело идет о двух-трех месяцах. Еще немного — и мы очистим и Север. Самое большее, к весне ты будешь дома!»

Карло Вивальди ответил неопределенной благодарной улыбкой; он не желал чересчур поддаваться надежде.

Внимательно в него всмотревшись, Джузеппе Второй почувствовал настоятельную и проникновенную необходимость вовлечь и его тоже в общее празднество, причем немедленно.

«Кстати говоря, товарищ, — сказал он с чувством, — я все хочу тебя спросить — вот ты сидишь у себя за занавеской и ждешь, а почему бы тебе, со злостью-то, которая тебя так и распирает… почему бы тебе не пойти и не ввязаться самому в вооруженную борьбу, рядом с товарищами-партизанами? Ты ведь человек верный, и не робкого десятка!»

По-видимому, Карло Вивальди давно ожидал подобного вопроса. В самом деле, еще до того как старикан его сформулировал, черты его лица напряглись в сознательном и могучем волевом усилии, тут же прогнавшем винные пары. Карло сурово сдвинул брови и с горькой озабоченностью заявил:

«Я не могу».

«Почему это ты не можешь?» — воскликнул Нино, который успел уже перейти на эту сторону стола.

Карло Вивальди покраснел, он словно бы собирался признаться в чем-то совершенно неуместном.

«Дело в том… — произнес он, — дело в том, что я не могу никого убивать».

«Не можешь убивать? Это как понимать? И немцев тоже? Это у тебя что, вроде церковного обета?»

Карло пожал плечами.

«Я атеист», — заявил он, улыбаясь почти презрительно.

Потом он уперся глазами в лицо Нино, и с нажимом произнося каждый слог коснеющими от выпитого вина губами, объяснил в том же наступательном тоне:

«Мои убеждения отвергают насилие. Все зло мира состоит в насилии!»

«В таком случае какой же из тебя анархист?»

«Подлинная анархия не может допустить насилия. Главный принцип анархии — это отрицание всякой власти. А власть и насилие — это одно и то же…»

«Но если отказаться от насилия, то как же ты построишь анархическое государство?»

«Анархия не признает государства… Если средством его построения должно быть насилие, тогда стоп. Это цена непомерная. В таком случае никакой анархии не будет».

«Ну, раз ее и построить-то нельзя, она мне не по вкусу. Мне нравятся вещи, которые можно сделать».

«Все зависит от того, как понимать деланье, — строптиво возразил Карло, понизив голос. Потом, снова раскрывшись, он убеждающе заявил: — Если цена достижения цели такова, что приходится предать саму идею, то цель становится фикцией еще до начала ее достижения! Идея… Идея — это не какое-то прошлое и не какое-то будущее… Она присутствует в действии, она вся в настоящем… А физическое насилие подсекает ее под самый корень. Насилие— это самое мерзкое, что только может быть».

Эта решительная защита своих убеждений как будто бы придала ему сил, но в то же время и заставила оробеть. Почти стыдясь естественно прорезавшегося блеска глаз, он опустил их, и теперь были видны одни только его ресницы, длинные и густые, заставлявшие вспомнить, что его отрочество едва минуло.

«Так стало быть, — не отставал от него Ниннарьедду, — если назавтра ты повстречаешь того немца, что засадил тебя в бункер, или другого, бросившего тебя в теплушку для скота, — что ты с ними сделаешь? Ты оставишь их в живых?!»

«Да…» — сказал Карло Вивальди, в то время как верхняя его губа поднялась в гримасе, снова исказившей его черты. Это выглядело как мимолетная судорога. И одновременно с этим в глазах Нино снова появился тот незрячий блеск, подобный блику на фотообъективе, который так удивил Иду еще в самом начале вечеринки.

«Анархисты, избегающие насилия, — в растерянности рассуждал тем временем Джузеппе Второй. — Как идея это штука любопытная… Однако же, когда насилие требуется, так уж оно требуется! Без насилия социалистической революции не осуществить».

«Лично мне революция нравится! — воскликнул Нино. — А в анархию без насилия я не верю! И, знаете, что я вам скажу? Вот послушайте: настоящую анархию осуществят коммунисты, а вовсе не анархисты!»