La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет

Прежде чем снова захрапеть, Нино успевает в ответ что-то понимающе проворчать — то ли «Хорошо…», то ли «О’кей!», а возможно, и ни то, и ни другое, а что-то совершенно противоположное. В его состояние, среднее между сном и бодрствованием, вклинилось смешное и занятное ощущение чьего-то едва заметного присутствия. Этот кто-то величиной не больше гномика, и Нино понимает, что с ним, как и встарь, можно отменно позабавиться, хотя имя его определить затруднительно… Может быть, это некий фантастический зверек, шустрее и очаровательнее всех прочих зверьков, он же ведь и раньше знался с Нино, он, в некотором роде, ему принадлежал. И он смешил его, выскакивая ему навстречу с радостными приветствиями, идущими со всех четырех сторон света. И больше не уходил… и сейчас вот не уходит, а топает прямо по нему.

И действительно, его братишка Узеппе, еще немножко помешкав возле матраца, решительно карабкается наверх и очищает себе местечко, проюркивая между коленкой Нино и ногой Квадрата. Он такой маленький, что ему совсем не трудно пристроиться в этой небольшой лунке. И вот он торжествующе смеется — и засыпает.

Таким-то вот образом весь остаток этой великой ночи Узеппе проспал голышом в обществе двух воителей, причем вооруженных.

На заре они проворно поднялись и обнаружили в своей постели непрошеного гостя. Это немало их удивило и рассмешило, это было похоже на комический сюрприз в кинофильме. Квадрат тут же понял, что нужно поскорее вручить его матери, и пока Туз, первый по очереди, пропадал в уборной, он сам отнес его по месту жительства, облапив малыша ладонями с крайней осмотрительностью. Прежде чем проникнуть за занавеску, он робко спросил: «Вы позволите?», ведь это сама Синьора, она достойна всяческого уважения; а между тем она, поднятая звоном будильника, уже выглянула наружу с какой-то дерюжкой на плечах, жмурясь от света свечи, которую успела зажечь; эта свечка прекрасно видна сквозь дыры в мешковине.

«Прошу прощения, синьора, вот ваш ребенок», — пробормотал Квадрат, не давая никаких других объяснений и слагая свою ношу на постель — осторожно, словно нянька. Но несмотря на столь осмотрительное обращение, Узеппе уже полуоткрыл слипающиеся глаза. А когда в поле его зрения появился брат, совершенно готовый к отбытию, он эти глаза широко распахнул.

Квадрат тоже, в свой черед, отлучился на минуточку в известный закуток, дабы привести себя в порядок. А Нино, который недолюбливал свечи, называя их кладбищенскими светильниками, тем временем дунул на крохотное пламя и поставил на пол вместо свечки свой зажженный фонарик. Потом он попросил у Иды хотя бы несколько лир на сигареты, поскольку был без гроша. И после того, как Ида, порывшись в известной нам сумке, набрала для него несколько десятилирных ассигнаций, он, как бы рассчитываясь с ней, задержался на несколько минут, чтобы поговорить.

Предметом беседы стал Карло Вивальди, который в данное время спал, и на которого Нино указал, не называя, просто ткнул локтем в направлении его занавески. Полушепотом он сообщил матери, что хорошенько подумал и пришел к выводу, что этот человек сказал неправду, что он вовсе не из Болоньи.

«Я хорошо чувствую болонский акцент. У меня была девушка из Болоньи, она все время приговаривала „ска… ска…“, а у этого никакого „ска… ска…“ я не слышал…»

«Этот» мог оказаться из Милана, или, там, из Фриули; в общем, по мнению Нино, то, что он из северной части Италии, скорее всего было правдой. А вот что он из Болоньи — это, извините, вранье. Но что он анархист — в это вполне можно поверить. Правда, кроме анархизма, там было еще много всякой всячины, и этот человек бесспорно что-то скрывает. Возможно, и имя, Карло Вивальди, было придуманным.

«Я пораскинул мозгами, и вот что я тебе скажу, ма… Этот субчик, по-моему, вполне мог бы быть одним из…» Тут Нино вроде бы был совсем готов сделать Иду своей тайной сообщницей. Но все взвесив, он, по-видимому, предпочел сохранить тайну своей личной связи с этим человеком, называвшимся Карло Вивальди. И разговор этот он оставил, не закончив его.

Ида была готова в свою очередь шепнуть ему: «Он такой же анархист, каким был в свое время твой дедушка…», но из робости так и не шепнула. С минувшего вечера известие, что Карло Вивальди является анархистом, и стало быть, мазан тем же миром, что и ее отец, успело уже расположить ее в пользу этого бедняги. А когда позже начался ужин, и она услышала (хотя и в полудреме) его рассказ о собственных злоключениях, она сказала себе, вспоминая неприятности, пережитые ее отцом, что анархисты, вне всякого сомнения, не пользуются в обществе особыми симпатиями. Кроме того, северный выговор Карло почему-то привел ей на память Нору, ее мать… В общем симпатии ее инстинктивно обратились к Карло Вивальди — гораздо более, нежели к кому-либо другому из присутствующих на вечеринке, словно некие узы солидарности и родства связывали ее с этим строптивым смуглым человеком. Но перед лицом сдержанности, проявленной Нино, она не стала настаивать, хотя и желала бы разузнать о нем побольше.