La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет

Распаленный желанием пойти за гостинцами, не терпящий более никаких проволочек, он сейчас воспринимал узкое и замкнутое пространство квартиры как величайшую несправедливость. Он принялся расхаживать по комнате взад и вперед, раздавая пинки тапкам, тряпицам, пустому тазу — всему, что попадалось под ноги. «Гони монету, ма!» — заключил он, наступая на мать: ни дать ни взять, разбойник, да и только.

«Быть тебе вором и бандитом!»

«Быть мне командиром чернорубашечников. Как только подойдет мой год, я пойду сражаться за отечество и за дуче!»

Два последних слова он произнес с величайшим вызовом, словно это были ругательства. Чувствовалось, что перед лицом его детских притязаний всякого рода отечества и дуче, да и весь остальной мир становились лишь театральными героями и театральной сценой, и имели какую-то ценность лишь постольку, поскольку были нишей для его неистового желания жить. Снова он омрачился, вспомнив об этом своем совершеннолетнем возрасте, по достижении которого кончатся скандалы и всяческие обвинения в его адрес… Но тут вдруг эти мысли прорвались, а лицо озарилось первобытной радостью. В этот самый момент мать, вытащив из хозяйственной сумки потрепанный кошелек, протянула ему, наконец, вожделенные деньги.Схватив их со стремительностью знаменосца, занимающего только что отвоеванное поле сражения, он устремился к двери.

«Одеваться, значит, не будешь? Пойдешь на улицу голым?» — остановила его мать.

«А что такого? Уважать, что ли, перестанут?» — перебил он, подчиняясь, однако, необходимости. И пробегая назад, к стулу, на который он давеча бросил свою рубаху, он не удержался, замер на мгновение перед зеркальным шкафом и окинул себя удовлетворенным взглядом. Его ладно сбитое загорелое тело свидетельствовало о непрошедшем еще детстве, затылок был обрисован мягко, худенькие лопатки выпирали, но на руках уже обозначалась чисто мужская мускулатура, которой он и поиграл перед зеркалом, упиваясь самим собой в ненасытном желании самоутверждения. Потом, все так же не сбавляя темпа, он хотел было надеть форменную черную рубашку, но счел ее слишком заношенной и теплой и напялил беленькую трикотажную футболку, не поменяв при этом форменных авангардистских брюк. На разнобой этот ему было ровным счетом наплевать, так он спешил вырваться на улицу. Тут же его и след простыл.

Идуцца уже вполне настроилась, и даже с каким-то облегчением, на то, что в ближайшее время он не появится — ну, скажем, до позднего вечера. Зажав в кулаке пять лир, он летел на встречу со своей дворовой компанией, словно пчела на любимый подсолнух. Однако же не прошло и двадцати минут, как возня у входной двери возвестила о его возвращении. Но еще прежде него в комнату проник темно-рыжий песик, которого Нино вел на поводке; песик пританцовывал в настоящем пароксизме радости. Это была невысокая зверюшка, толстенькая, кривоногая, с хвостом баранкой. У нее была крупная голова, одно ухо стояло выше другого. В общем, это была типичная ничейная собака — или, как говорят славяне, бездомная собака.«Но как же так? Как же это? Что, прямо сегодня? Сегодня не надо, мы так не договаривались… Не сейчас, не сегодня!» — лепетала Ида, у которой от отчаяния пропал голос.

«А когда же еще? Я же тебе говорил, он меня все время ждет у табачной лавки. Он и сегодня там был. Весь этот месяц, пока меня не было, он сидел там и ждал. Он даже и на имя откликается! Блиц! Блиц! Видишь, он отвечает? Вот то-то!»

Тем временем Джузеппе опять открыл глаза. И он не только не показывал никакого страха, но был охвачен неким созерцательным экстазом при виде этой первой собаки… нет, при виде этого первого образчика фауны, который являл ему Творец. «Джузеппе, ты только посмотри, кто пришел! Блиц, поговори с Джузеппе, это праздник в его честь! Эй, Блиц, ты понял или нет? Подай голос!»

«Гав! Гав!» — высказался Блиц.

«У-угу-угу!» — отвечал ему Джузеппе.

Это было полное торжество Нино. Он разразился смехом, свежим и трескучим, словно гирлянда фейерверочных огней, опрокинулся на спину, и началась возня с Блицем — прыжки, кувыркание и валяние по полу. Наконец, решив отдохнуть со всеми удобствами, он присел на краешек кровати и вытащил из заднего кармана штанов полураздавленную и перекрученную сигарету. «Я смог купить только две сигареты, — сказал он с плохо скрытым сожалением, залихватски закуривая — на целую пачку денег не хватило. Мороженого тоже не купил, все равно его домой не донести». По правде-то говоря, на одну порцию, самую малую, он все-таки выкроил, съев ее прямо у прилавка. Но эту мелкую подробность он опустил, Иды она не касалась. «А на сдачу я купил поводок и ошейник вот для него», — объяснил он с гордостью. И наклонившись над Блицем, который успел уже уютно устроиться возле его ног, он стал отстегивать поводок. «Он из настоящей кожи и не самодельный, — похвастался Нино. — Роскошная вещь!»

«Значит, стоит бог знает сколько…»