Лабинцы. Побег из красной России

— Не-е, нисиасобнай я да ета, и ни так важна, лишь бы была хозяйства, — распространяется он.

Я его «уже понял»... И тоном не повышенным, а тем, когда молчать нельзя, твердо говорю ему:

— Ну так вот что, хозяин. Между прочим, я казак станицы Кавказской, с вашими успенцами провел всю Турецкую войну в нашем 1-м Кавказском полку. Меня они хорошо знают. И тебя я хорошо «познал»... дымарь!.. («Дымарь» — по-станичному, не служилый казак, остался дома, в своей хате, «дымит», то есть наживает хозяйство, когда его сверстники отбывают положенную действительную службу на далеких окраинах России. Кличка Дымарь — унизительная.)

И продолжаю:

— Мой помощник сказал мне, что у тебя нет ни сена, ни зерна для наших лошадей... и нечего поесть, даже нам, кубанским офицерам... Так вот что я тебе говорю: пойди и сейчас же отпусти казакам сена и зерна для лошадей. И за все мы, конечно, уплатим. А своей жене-негоднице прикажи сейчас же приготовить нам что-нибудь поесть. И немедленно же! — закончил я.

Во время моего «монолога» он сидел молча, как бы пропуская всю мою горечь мимо ушей. Чтобы он не ослушался и чтобы ему показать, насколько я говорю серьезно и насколько я смогу показать свою власть над ним, глядя сурово в его глаза, твердо произнес:

— Да встать, когда с тобой говорит командир полка Кубанского Войска! Понял?.. И иди исполняй сейчас же! — закончил ему.

Он мне на это ничего не ответил. «Приготовь там», —• буркнул он жене и вышел во двор отпустить фураж казакам.

Я молча сел на лавку и вспомнил о пройденной «казачьей меже». И мне стало егце больнее на душе.

Свинство есть и среди казаков. И этому куцегузому неслуживому казаку, у которого на стенах в хате нет и одной картины из военного быта, как принято у казаков, — что ему «белые или красные»? «Маво не трожь» — вот и все. Он даже своим родным казакам за плату не хочет отпускать фуража, которого у него так много, и не хочет накормить своих же кубанских офицеров... Ну куда же двигать его душу «для казачьей чести»?! Или на другие жертвы.

Прискакал ординарец из штаба дивизии, что весь корпус выступает в станицу Дмитриевскую и полку приказано поторопиться. Это было так неожиданно. Здесь корпус простоял только 3 часа и вновь отходит.

Сигнал «тревога» — и 1-й Лабинский полк следует на запад по широкой северной улице станицы. Во дворах — полная тишина. Словно попрятался народ.

На одном из перекрестков улиц стоит группа детей, их 15—20 казачат. Все очень тепло одеты. Все они в своих домашних овчинных, в талию, дубленых полушубках, перехваченных или полотенцами, или поясами. Все в валенках или «чириках» с ушками. Все они в своих неизменных мохнатых казачьих папахах от своих ягнят, рябого или белого курпея. Станица Успенская богатая. У казаков много скота, овец. Все свое, до железной дороги далеко, почему все делается, шьется домашним способом.

Все казачата хорошо упитаны. Вид их серьезный, недоумевающий. Они молча смотрят на кучные взводы казаков, которых никогда не видели в таком большом количестве.

Проходя, я посмотрел на них и подумал: что с ними будет, когда сюда войдут красные войска и потом, может быть, уселятся на многие годы? Кем тогда будут эти, теперь не испорченные подростки? Будут ли они помнить свое казачье происхождение? И будут ли они одеваться по-казачьи вот так, как одеты теперь? И с какими мыслями они будут вспоминать тогда нас — проходящие теперь кубанские конные полки казаков? И не будет ли тогда для них это как миф или приятный сон?

С этими мыслями я оставил их позади себя. Они продолжали молча стоять и с детским любопытством смотреть на ряды 1-го Лабинского полка, уходящего из их станицы.

На окраине станицы какой-то успенец, у порога дома, седлал своего коня. Жена укладывала ему в переметные походные сумы что-то... Кто-то крикнул ему из ординарцев:

— Скорей выезжай!.. Красные уже в станице!

Казак кивнул, чем ответил, что понял и, дескать, поспешу.

Я не знаю, когда вновь увидела своего мужа-сокола эта молодая казачка, которая так торопливо помогала мужу собираться «в путь-дороженьку»? И увидела ли она его-то потом в своей жизни?.. Может быть, он был убит в следующем же бою?!. Может быть, он ушел с войсками за границу? Может быть, он умер от тоски, и горя, и труда за границей?!.

Это была последняя картинка в моих глазах, и мысли, когда мы покидали «первую станицу» Кубанского Войска и отдавали ее — как и всю Кубань потом — в постоянную власть красного сатанинского правительства.

В станице Дмитриевской

Поздним вечером 10 февраля корпус вошел в станицу Дмитриевскую. Утром 11 февраля приказано двигаться в станицу Кавказскую, в мою родную станицу. Нам это показалось непонятным. Мы оторвались от противника и не знаем, где он.

1-й Лабинский полк прибыл к штабу дивизии и выстроился на улице в ожидании распоряжений. Меня вызвали в штаб.