Лабинцы. Побег из красной России

Я въехал в родную улицу, и она взбудоражилась. Должен подчеркнуть, что эта часть станицы называлась «Хохловка», так как она была населена после Севастопольской кампании 1854—1855 годов малороссийскими казаками. Вот их фамилии в порядке дворов: Недай-Каши, Бондаренко, Романенко, Рябченко, Горошко, Крупа, Белич, Ляшенко, Переяславец, Джендо, Морозко, Опас, Диденко, Стабровский, Шокол, Лала, Торгаш, Писаренко, Друзенко, Катенятка, Сабельник. Семьи разрослись, и однофамильцев уже было несколько дворов. И среди них только две фамилии «старожилов» из донских казаков, к которым принадлежала и наша семья деда, переселившись сюда после пожара станицы. Прадед же, Фома Иванович Елисеев (по-станичному «Алисеев»), имел большое подворье у станичных укрепленных ворот времен Кавказской войны, которое и сгорело. В семье та улица называлась «наша старая», идущая параллельно с Красной улицей.

Из отцов малороссийских казаков я застал уже взрослым мальчиком только Романенко и Горошко, как и постройки «их хат» глубоко во дворе. Они говорили старинным шевченковским языком, так как иного не знали. Но их дети, сверстники нашего отца и старше его, уже говорили донским наречием первых поселенцев здесь. И — начались встречи.

Вот братья Романенко и Рябченко. Из 1-го Кавказского полка, из Мерва и Кушки, они пришли на льготу, когда я был учеником двухклассного училища. Все были бравые казаки, лихачи. Теперь все четверо уже бородатые казаки, а их жены, тогда слегка фривольные казачки в отсутствие своих мужей на действительной службе далеко «в Закаспии», теперь уже скромные пожилые женщины. Сыновья их, тогда подростки, теперь находятся в строю 1-го Кавказского полка. Так прошло незаметно время.

Многочисленное, хозяйственное и очень трудолюбивое семейство Го-рошко, увидев меня, валом валит к моему седлу. Они были непосредственными соседями слева. Я с любопытством рассматриваю взрослых мальчиков Горошко, совершенно неведомых мне. Их мать, кума нашей матери, заметив это, поясняет с некоторым украинским акцентом:

— А оцэй — сверстник Вашему Васе, а оцэей — Мише.

Я смотрю на них, на мальчиков лет 16 и 14, и мне стало так тяжко на душе и грустно. Значит, и мои меньшие братья, Вася и Миша, умершие в младенчестве, были бы такими большими? И как отец гордился тогда, говоря при случае: «У меня пять сыновей!.. Да я — это ведь шесть паев земли 48 десятин! Вот тогда я начну богатеть!..» И не дождался этого наш дорогой отец.

Работая в степи, мать выкупала их теплой водой, но дохнул ветерок, они простудились и умерли. Нас осталось только трое. Все стали офицерами, за что красные и расстреляли отца после восстания в марте 1918 года.

— Здравия желаю, господин полковник! — слышу знакомый голос позади себя.

Оборачиваюсь и вижу друга детства, самого близкого и дорогого мне, их второго сына Алексея.

— Алексей?!. Здравствуй, дорогой!.. Жив, здоров? — восклицаю.

— До-ома, — протянул он.

Он меня видит в чине полковника впервые. С 1912 года он в 1-м Кавказском полку, в Мерве. Отличный казак, отличный у него конь, но он малограмотный, почему и не попал в учебную команду. Но как отличного казака и на отличной лошади — полк командировал его в бригадную пулеметную команду в Асхабад, где находилась эта команда при 1-м Таманском полку. Всю войну на Турецком фронте провел пулеметчиком. Видел его, как на карьере, с пулеметом системы «Максим» на вьюке, они выскочили по каменьям на возвышенность, мигом сорвали пулемет с вьючного седла и немедленно открыли огонь против турецкой пехоты. В Кавказском восстании был самым надежным пулеметчиком у брата. Нас разбили. С тех пор я его не видел. Вот почему и приятна была встреча.

— Федор Ваныч! — обращается он ко мне уже по-станичному. — У Вас в полку много пулеметов, отбитых вчера у красных. Позвольте мне и Ивану Коробченку поступить в Ваш полк пулеметчиками. Вы же знаете, что мы старые пулеметчики еще с Турецкого фронта.

— Канешна, канешна, — отвечаю ему. — Явитесь к начальнику команды есаулу Сапунову и доложите, что я согласен.

— Да мы уже были у него. Он и сам рад, когда узнал, что мы старые пулеметчики. К тому же мы вступим на своей линейке и со своей упряжкой, только дайте нам один пулемет, — докладывает он.

Дорогое наше казачество!.. Всегда и всюду мой поклон тебе до земли за твою жертвенность.

Семья Горошко зовет меня войти в дом отведать хлеба-соли. Говорю, что это невозможно.

— Да хуть посмотреть «святой угол», Федор Ваныч, — упрашивают они.

Но я отлично знаю, что значит «посмотреть святой угол». Легко войти в дом, а там уже «замотаются» бабы-снохи у печи, побегут в погреб — и хочешь не хочешь, садись за стол, ешь, пей, и скоро уйти уже нельзя будет.