Лабинцы. Побег из красной России

Даю ему руку, жену же обнимаю. Она смеется и плачет одновременно, а потом бросается на шею к нашей матери и заголосила причитаючи:

— Тетеныса-а, спасибачка и Ва-ам, што памагли-и...

Помощь матери заключалась в том, что она попросила меня повидаться с ней. Такая станичная неискушенность.

Вот те события, которые привели командира 2-го Кубанского конного корпуса, генерала Науменко вторично повидаться со штаб-трубачом Василием Диденко, но в другой психологической обстановке, очень интересной для человеческой души.

Втроем — генерал Науменко, полковник Егоров и я — вышли к порогу. Через открытую дверь шло тусклое освещение. В овчинном в грязи полушубке, между двух лошадей, держа их под уздцы, стоял Диденко. На нем кинжал, шашка и сигнальная труба за плечами.

— Здравствуй, Диденко! — ласково говорит Науменко.

— Здравия желаю, Ваше превосходительство! — молодецки отвечает он.

— Полковник Елисеев доложил мне, что ты очень хорошо вел себя все эти дни. Я очень рад этому. Ты водку пьешь? — уже весело спрашивает Науменко.

— Так точно, пью, — чуть смущенно отвечает Василий.

— Дайте бутылку сюда! — крикнул генерал денщикам.

Те принесли со стола и рюмку.

— Нет!.. Дайте чайный стакан! — говорит он казаку. — Выпьешь его? — спрашивает он Диденко.

— Так точно, выпью, — откровенно говорит он.

И Науменко сам наливает полный стакан водки, сам передает его Диденко и смотрит на него, улыбаясь.

— За Ваше здоровье, Ваше превосходительство, — произносит Василий и спокойно выпивает все до дна.

Мы все улыбаемся.

— Дайте что-либо закусить! — весело крикнул он денщикам и, не дождавшись, сам бросился к столу, вилкой взял со стола соленый огурец и передал Василию.

А потом, дернув меня за полу черкески, отошел в комнату и спрашивает:

— А может быть, наградить его Георгиевским крестом?

— Это было бы очень хорошо, Ваше превосходительство, — вторю ему.

Вынув из пакета крест, Науменко выходит за дверь и уже серьезно говорит:

— По представлению твоего начальника полковника Елисеева, награждаю тебя, штаб-трубач Диденко, Георгиевским крестом за сегодняшний бой! — и дает его ему. А потом, спохватившись, произносит: — Какая досада, что у нас нет Георгиевских лент!

И, чуть замявшись, он глянул на свой Георгиевский темляк на шашке.

— Дайте ножницы! — громко крикнул он внутрь комнаты.

Казак принес ножницы от хозяйки. И генерал Науменко, командир

корпуса, сам лично вырезает часть ленточки из своего Георгиевского темляка, продевает ее в ушко и сам лично прикалывает Георгиевский крест на твердую кожу полушубка Диденко, с ног до головы обрызганного грязью в сегодняшней скачке 1-го Лабинского полка и красной конницы, в преследовании ее на протяжении «в оба конца» около 20 верст.

— Покорно благодарю, Ваше превосходительство! — все так же спокойным голосом и с полным достоинством старого служилого казака отвечает штаб-трубач Василий Диденко.

Жест генерала Науменко был замечательный.

Мы в комнате. Скоро будет полночь. Генерал Науменко подписывает приказ по корпусу, передает его мне и просит тут же прочитать. И я читаю: «Полковник Кравченко выезжает в отпуск на неопределенное время. Во временное командование 2-й Кубанской казачьей дивизией вступить командиру 1-го Аабинского полка, полковнику Елисееву».

После некоторых указаний начальство отпускает меня, дав ординарца показать, где разместился штаб нашей дивизии.

На улице темь непроглядная и грязь непролазная. Зову к себе Диденко ехать рядом и говорю ему:

— Ну поздравляю тебя, Василий. Я рад за тебя.

— Покорно благодарю, Федор Иванович. Я знаю, что все это Вы сделали, но как вспомнишь, что чуть был не расстрелян, и ни за что, да еще своими же казаками, аж плакать хочется, — отвечает он.

Я его успокаиваю и говорю, что теперь все окончено. Он вновь благодарит и просит разрешения «осадить своего коня назад». Я понял, что ему легче и приятнее молча, и одному, созерцать настроение своей души и мыслить о том, что с ним случилось в эти немногие дни.

Я здесь закончу повествование о дальнейшей судьбе, столь трагичной в эти дни и потом, штаб-трубача Василия Диденко.

Со мной он отступал до самого побережья Черного моря, состоя и штаб-трубачом, и одновременно конным вестовым. Там он заболел тифом. Где-то увидел его больного на подводе. На мое приветствие он посмотрел в мою сторону блуждающими глазами и, видимо, не узнал меня. Худой, небритый — он был жалок видом. В таком состоянии он остался с капитулировавшей Кубанской армией и вернулся в свою станицу, работал и был убит в степи «неизвестными». Его подвода с двумя лошадьми не вернулась домой, и много дней спустя недалеко от дороги, в подсолнечниках, нашли его труп, привлекший к себе проезжего разложившимся тленным зловонием. Так рассказал мне казак-станичник «новой эмиграции».