Лабинцы. Побег из красной России

Я не мстительный и не злой. На красноармейцев смотрел как на несчастных и обманутых людей. Следил, чтобы все мои подчиненные, и офицеры, и казаки, с пленными обращались хорошо и никаких насилий над ними не делали бы.

В данном случае в особенности бесплодно было карать этих пленных, поэтому поставил их в строй захватившей сотни, но приказал следить за ними.

В опустившейся ночи от жителей станицы мы узнали, что она занята красными. Разместив полк по квартирам в этой стороне, еду с штаб-трубачом Диденко в штаб корпуса, а где он — не знаем. В станице топкая, жидкая грязь, так как она расположена в балке, куда стекает вода со всех перекатов.

Штаб корпуса разместился в противоположной стороне станицы, на южной окраине, у какого-то, видимо, торговца. Въехав в небольшой двор с юга, ординарцы указали мне дверь, где поместился генерал Науменко. Перед дверью только один дощатый порожек, какой бывает у черного входа во двор.

Не зная расположения комнат, толкнул дверь и сразу же оказался в просторной комнате с низким потолком, а главное — сразу появился перед глазами генерала и его начальника штаба, которые сидели за столом и заканчивали свой ркин.

Входя, я предполагал, что вначале будут сенцы и потом уже комната, потом доклад через ординарца о моем прибытии с просьбой принять с докладом, но оказалась полная неожиданность и для меня, и для начальствующих лиц.

Я даже не успел снять папаху с головы, как Науменко, увидев меня, быстро встал со стула, а я, приложив руку к папахе, отрапортовал «о прибытии» с полком, не зная, где же наш штаб дивизии?

Оказывается, генерал Науменко уже все знал, почему принял меня исключительно внимательно, радостно и весело. Он просит первым долгом сесть за стол и закусить. Предлагает рюмку водки, но я решительно отказался, хотя и был голоден. А при свете лампы я только теперь увидел, как я был покрыт грязью, как говорят, с ног до головы.

— А где же штаб дивизии? — спрашивает Науменко.

Я не знаю, что ему ответить, чтобы не подвести своего друга А. Кравченко.

Науменко загадочно переглянулся с полковником Егоровым и просит меня рассказать, «как же все это было». И я рассказал. Оба они слушали очень внимательно, словно сверяясь с другими фактами и докладами, уже известными им. Должен сказать, что генерал Науменко добрый человек, приятный в разговоре, веселый и остроумный. С подчиненными очень тактичный, но иногда для определения событий или личностей употребляет слова «веские», правильные с точки зрения нас, кадровых офицеров, не подлежащие обиде.

Так было и здесь у него. Выслушав мой доклад, он еще раз переглянулся со своим начальником штаба корпуса и досадливо произнес по адресу полковника Кравченко:

— Как-кая д...а!.. Вместо того чтобы атаковать противника в хвост или во фланг — он заскакивал к нему в голову. Благодарю Вас, Елисеев, и Ваших Лабинцев. Вы вторично спасли положение. — Он крепко пожал мне руку. И добавил: — Полковник Кравченко отрешен от должности, и я Вас назначаю временно начальником 2-й Кубанской дивизии. Напишите приказ об этом, — говорит он полковнику Егорову.

Разговор был окончен. Науменко просит меня подождать, пока будет отпечатан приказ по корпусу. Вдруг о чем-то вспомнил и, повернувшись ко мне, быстро спросил:

— А как Ваш Диденко?

— Отличный казак, Ваше превосходительство, — отвечаю ему в тон.

— А где он?

— Держит лошадей у крыльца, — докладываю.

— А можно его сюда позвать?.. Хотя — лучше мы сами к нему выйдем, — как-то запальчиво, с чувством внутреннего беспокойства произнес Науменко эти короткие фразы.

Штаб-трубач Василий Диденко

Когда все восемь полков корпуса вошли в нашу станицу 11 февраля, без боев оставив Успенскую, Ильинскую и Дмитриевскую станицы, оторвавшись от противника euje в Ставропольской губернии, в Кавказской был заметен переполох. Жители ждали красных, может быть «завтра», и с чувством страха думали и решали — как быть?

И офицеры, и я лично думали тогда, что если не завтра, то в ближайшие дни корпус отступит за Кубань, мы, видимо, пойдем в Грузию, там отдохнем, переформируемся, усилимся и через 2—3 месяца перейдем в наступление. Готовясь к этому, я уговорил мать «собираться» и с детьми уходить с нами, оставив только старую бабушку дома, которую красные пощадят.

Откуда пришли такие фантастические мысли, я не знаю, но они были. Среди казаков-станичников были мысли и иные: куда идти?.. И не лучше ли оставаться в своей станице и ждать — будь что будет!

Были и такие голоса, что офицеры доведут казаков до Черного моря, сядут на пароходы, уедут в Крым, а казаков бросят на берегу. Так уж лучше никуда не уходить. Это были только «голоса», а в общем — прихода красных все боялись.

— Сыночек, там тебя хочет видеть одна бабочка, — говорит мне мать, войдя в мою комнату на второй или третий день, когда полки корпуса вошли в станицу («бабочка», по-станичному, — это молодая замркняя казачка).