Лабиринт

— Прежде всего библиотеку можно было бы превратить в центр изучения истории родного края. И тут открывается интереснейшая тема: проникновение в Японию христианства, двери которому впервые были открыты именно здесь. Взять хотя бы такую прекрасную тему, как «Роль Отомо в заимствовании христианства». По-настоящему разработать ее можно только здесь, на месте. Не скрою, что это совпадает и с моими личными интересами, но мне бы хотелось собрать такой фонд литературы, архивных документов и прочих материалов, чтобы в Японии нельзя было изучать историю проникновения христианства без юкской библиотеки. Сделать это, разумеется, нелегко. Но ведь с уникальных изданий и рукописей, которые не удастся приобрести в собственность, можно снять фотокопии или машинописные копии. Были бы деньги, а то все можно сделать! Если в библиотеке, находящейся на месте развалин замка, в котором некогда так радушно принимали патеров Ксавье и Валиньяни, будет полное собрание таких материалов, уже одно это придаст ей огромное значение.

Масуи слушал, не перебивая, но в его суровом взгляде трудно было уловить одобрение. Однако Сёдзо продолжал свой монолог, не обращая внимания ни на него, ни на озадаченное лицо дяди, которое, казалось, говорило: «Ну к чему ты завел об этом речь?»

Вообще Сёдзо был немногословен и не любил спорить. Но иногда на него «находило». И тогда видно было, что он немало выступал на студенческих дискуссиях. Если уж он что-нибудь отстаивал, то со всем пылом и при этом держался до конца, не считаясь ни с кем и ни с чем. В нем чувствовались та беспечность, задор и неустрашимость, которые характерны для бескорыстных, неподкупных и чистых сердцем юношей. Ему было сейчас совершенно безразлично, в какие отношения к Масуи он поставлен, он и думать не хотел о своей зависимости от него. Он просто говорил о том, что его волновало и что в последнее время служило предметом его частых бесед с Уэмурой.

История христианства стала источником его душевного подъема. У него снова появились какие-то интересы, стремления, надежды. На этой почве снова возрождались его мечты. Ему уже грезилась его новая работа. Но грезы и сны возникают непроизвольно, непреднамеренной была и его речь, обращенная к Масуи. Он не собирался заводить этот разговор. Если бы ему удалось заинтересовать своим проектом Масуи, он не постеснялся бы заговорить и о привлечении к этой затее Уэмуры. Ученый мог бы стать консультантом или нештатным сотрудником библиотеки. Его огромные знания оказали бы неоценимую помощь. А пополнение бюджета позволило бы этому талантливому человеку пересадить своего младшего отпрыска со своих колен на руки какой-нибудь няньки и целиком посвятить себя науке. Тогда бы он наконец избавился от упреков жены...

На этом размышления Сёдзо были прерваны — появились Мацуко и Марико в сопровождении Эбата. По приглашению Ито они катались с его семьей на лодках. Катанье на лодках издавна было излюбленным увеселением жителей Юки в летние вечера.

— Ах, ах! А у нас-то, оказывается, гости! Вы уж простите, мы и не знали, что вы придете,— послышался еще из коридора громкий голос Мацуко. Она шла впереди Марико и Эбата, оглядываясь на них и ведя за собой в гостиную.— Напрасно вы с нами не поехали. Они вас так ждали и так сожалели, что вас не было,— сказала она, обращаясь к мужу.

Но Масуи лишь сухо спросил:

— А вы чего так рано?

Было только начало девятого. Но когда стемнело, на воде поднялся свежий ветер, и бледность Марико напугала тетушку. Если бы не это, они бы еще не скоро вернулись.

— Правда, у Марико боли наконец прошли и лед больше не кладем, но все же я очень боялась, как бы она опять не простудилась,— тараторила Мацуко.— Тебе не холодно, Мариттян?

— Нет,— односложно ответила Марико, улыбнувшись своей обычной улыбкой. Цвет лица у нее был еще не совсем здоровый.

— Ты слишком легко одета, Марико, ведь жоржет такой тонкий. Нужно что-нибудь накинуть на себя,— не успокаивалась тетка.

— Сейчас я принесу,— отозвался Эбата, поднимаясь.— Мне все равно нужно пойти за сигаретами.

Он был двоюродным братом Мацуко и, глядя на него, сразу можно было догадаться, что он ее родственник, такие же большие глаза, такой же крупный рот. Если бы не чересчур узкий и острый подбородок и оттопыренные уши, лицо его было бы довольно приятным. С живостью расторопного секретаря и некоторой фамильярностью родствен* ника он спросил, не принести ли из гардеробной болеро, и быстро зашагал по коридору.

Сёдзо вдруг почему-то почувствовал неприязнь к этому разбитному молодому человеку.

Весной Сёдзо не пошел к Марико на день рождения, и только вчера, когда приносил сюда документы из библиотеки, впервые увидел Эбата. Встретив его в вестибюле, он подумал, не тот ли это молодой человек, который, по словам Тацуэ, недавно вернулся из Гонконга. Оказалось, Эбата тоже слышал о нем.

— Вы Канно? — спросил он и, слегка рисуясь, представился:—Эбата. Будем знакомы.