Лабиринт отражений

— Сам иди в коробочку, — сквозь зубы негромко произнесла Алина, не двигаясь с места. — Но сначала захлопни свою.

Произнесла на русском языке, поэтому ведущий ничего не понял — в отличие от Люси, ее коробка стояла ближе остальных. Люся, продолжая улыбаться, прошипела Алине:

— Прекрати выпендриваться, ты все испортишь! Посмотри, какие приличные люди здесь собрались!

— Было бы что портить, — буркнула Алина. — Сборище моральных уродов.

Ощутимый толчок в спину заставил сделать несколько шагов, тут же подоспел ведущий и, жестко подхватив под локоть, буквально дотащил Алину до пустой коробки, затолкнул туда, закрыл стеклянную дверцу-крышку, продолжая при этом улыбаться и тараторить на публику. Между прочим, у остальных «лотов» дверцы остались открытыми. Послушные овцы.

Ну что же, надо набраться терпения, надо выдержать, надеясь на лучшее. Хотя откуда здесь взяться лучшему?!

Внешне собравшаяся здесь публика действительно выглядела вполне прилично — дорого одеты, ухожены, видно, что люди с деньгами. Вот только… люди ли?

Эти лица, раскрасневшиеся, потные, алчные. Эти глаза, в которых застыла тьма. Неужели девчонки не видят, не чувствуют — все плохо, все очень плохо! Может, даже лучше было бы оказаться в обычном борделе, там бывают разные люди, и вполне нормальные тоже.

Здесь же нормальных не было. Возможно, Алине просто так казалось, из-за изначального предубеждения, но, на кого бы девушка не решилась посмотреть, ничего, кроме вожделения и азарта, в их глазах не находила. Обещанного отцовского чувства не находила.

Обманул все же Франкенштейн…

Аукцион уже завершался, как раз ушла с молотка Люся, ушла счастливой, ей явно понравился новый хозяин — моложавый мужчина с благородной сединой на висках. Не красавец, но и не урод, обычный.

С мертвыми глазами.

Алина всего раз встретилась с ним взглядом, и сердце внезапно словно ледяной коркой покрылось, от чего на кожу по всему телу с топотом выбежал батальон мурашек. Ох, Люська… Пусть я окажусь просто истеричкой, и с тобой ничего плохого не случится, принцесса ты моя глупенькая!

Ты о себе вспомни, курица. Девчонок уже продали, осталась только ты. А в зале по-прежнему ни одного человеческого лица…

Ведущий тем временем хряснул молоточком и объявил:

— Итак, остался всего один лот, наша милая скромница! На мой взгляд, самый интригующий лот, ведь остальные девушки показали себя во время шоу, а эта пряталась. И на что она способна, чего от нее ожидать, не знает никто!

Он продолжал верещать, разжигая интерес покупателей, но Алина больше не вслушивалась, не пыталась перевести, понять, что он говорит. Накатило, накрыло пыльным покрывалом безразличие. В голове пульсировала только одна мысль: «Вот и все…».

Ведущий вопил, гости поднимали таблички, перекрывая друг друга. Табличек становилось все меньше, поднимались они все реже, и вот уже остались двое: Франкенштейн и какой-то…

Стоп. Франкенштейн?!

* * *

— А он справится?

— Алекс? Разумеется. Что там сложного.

— Ну не знаю, — пожала плечами Дора, — аукционы для меня — темный лес. Вдруг кто-то не захочет уступать? И будет готов заплатить любые деньги? До какого предела твой верный… гм… твой Агеластос может поднимать цену?

— Ты серьезно? — Костас удивлено посмотрел на дочь и расхохотался. — До какого предела? Да нет предела, хоть миллион пусть предложит!

— Но… — Дора сначала опешила, а потом до нее явно дошло, девушка фыркнула. — Я забыла! Это же твой аукцион! Но тогда… Тогда зачем вообще было устраивать этот фарс, можно ведь было просто забрать девушку себе.

— А как бы ты объяснила это Нике? Как это вписалось бы в придуманную нами легенду? Я ведь добропорядочный бизнесмен, решивший помочь попавшей в беду русской девочке. И каким ж образом добропорядочный бизнесмен смог бы вытащить несчастную из лап торговцев живым товаром, кроме как выкупить ее на аукционе? Но сам участвовать в этом безобразии не смог, стыдно, вот и нашел посредника.

— Какой ты у меня добрый и чуткий, папочка! — манерно пропищала Дора, поправляя очки на носу.

— Не кривляйся, — нахмурился Костас. — Мы с тобой сто раз уже это обсуждали — не надо кого-то изображать, надо быть естественной. Рекламной версией себя, такой, как при общении с семьей Кралидисов.

— Да-да, помню. Доброй, отзывчивой, чуткой и скромной умницей-страшилкой. Способной стать любящей сестренкой для бедной, оказавшейся на чужбине сиротки. Она ведь сиротка?

— Почти. Там только мать, и та алкоголичка. Если вообще еще жива.

— Пап, а мне обязательно таскать на носу это уродство? — Дора сняла очки, с достаточно дорогой и модной оправой, но совершенно не подходящие девушке, делающие ее еще более некрасивой. — Вдруг Ника заметит, что в них простые стекла, без диоптрий?

— Ничего она не заметит, — отмахнулся отец. — А очки нужны, ты в них до того нелепая, что хочется тебя пожалеть и обнять.

Костас посмотрел на часы, нахмурился. Собрался что-то сказать, но смартфон опередил владельца, утробно закурлыкав. Ифанидис посмотрел на дисплей, довольно улыбнулся, ответил на звонок: