Лабиринты алхимии

По мнению В.Л. Рабиновича, основа алхимической деятельности – это рецепт. По его словам, «рецепт есть неукоснительная форма деятельности. Рецептурный характер средневекового мышления – фундаментальная его особенность. Идея рецепта – это идея приема. Рецепт операционален. Он дробим на отдельные действия. Рецепт как регламент деятельности обращен на вещь. Рецепт Средневековья операционален, но и священен. В средневековом рецепте сливается индивидуальное и общее. Действия, назначенные ввести человека в состояние мистического воспарения, тоже оформляются рецептурно. Лишь мистика – недостижимый предел рецепта – принципиально внерецептурна. Загнать ее в жесткие пространства рецепта немыслимо. Это меловой круг, за который рецепту нет ходу»[117]. Однако если мы обратимся к значению слова «рецепт» не столько в его современном понимании, то есть в значении «письменное предписание лечащего врача для аптеки, заключающее указание, какие лекарства, в каком составе следует приготовить для больного и как их употреблять»[118], а к исходному латинскому термину, классическому латинскому «receptum» – «принятое обязательство», «гарантия»[119], мы сделаем вывод, что у алхимиков «рецепты» иного толка. Разумеется, ни о какой гарантии в деле получения Философского Камня речи быть не могло, и построчный анализ некоторых алхимических текстов, проведенный мной во Главе пятой, это подтверждает. А. Койре полагал, что такое положение дел было связано с характерным для той эпохи строем мышления, общей структурой мира «приблизительности». «Ей (алхимии. – О.К.) никогда не удавался точный эксперимент, но это происходило потому, что она к этому не стремилась. Описания алхимических операций не имеют ничего общего с формулами наших лабораторий: своей неточностью, приблизительностью и качественным характером они сродни поваренным рецептам. И дело тут отнюдь не в отсутствии материальных возможностей для выполнения необходимых измерений, ибо алхимик не пользовался ими даже тогда, когда они были у него под руками. Не термометра ему недоставало, а идеи, что теплота поддается точному измерению. И потому он довольствовался словами собственной речи: живой огонь, медленный огонь и т.д. – и не пользовался (или почти не пользовался) весами, притом, что такие существовали и, более того, были достаточно точными, например, у торговцев драгоценностями и ювелиров. Но именно поэтому алхимик не пользовался ими. В противном случае он был бы химиком»[120]. Однако дело, конечно, не в химии, а в том, что алхимики занимались совсем не тем, что поддается точному измерению, а главное – в этом измерении не нуждались, поскольку, как мы сделали вывод в предыдущем параграфе, занимались алхимики отнюдь не лабораторной химией. «Рецептурность» же в данном контексте наводит на мысль об одном из названий Великого Делания – «Веселая наука», то есть «гарантия» и «обязательство» выступают здесь в вывернутом наизнанку смысле – в рамках классического тропа «ирония». «Риторика понимает иронию как троп, где истинный смысл скрыт или противоречит (противопоставляется) смыслу явному»[121]. Разумеется, духовные практики не нуждаются в количественных измерениях происходящего с адептом. «Рецептурность» – это всего лишь прием из копилки отвлекающих от сути Опуса маневров.

Мы не станем вслед за Г.А. Бутузовым утверждать, что «герметика не может быть экзотерической по определению»[122], и пойдем дальше, разбираясь в том, что же на самом деле скрыто в алхимических трактатах под завесой «эзотеризма». На наш взгляд, именно использование системы эйдетических образов включает у читателя то, что авторы алхимических трактатов называли Воображением (Imagination), и дает импульс для ориентации в нужном для понимания этих текстов направлении. К сожалению, в русском языке этому понятию нет аналога. Попытаемся в этом разобраться.