Лабиринты чувств

Зато их маленькая дочка Катя благоволила старику, у него был чудесный аккордеон с перламутром — заслуженная, добротная, еще трофейная вещь. Когда Лиды и Бориса не было дома, «деда Вася» разрешал девочке понажимать на клавиши и кнопочки, и инструмент зычно гудел и мычал, что приводило ребенка в полный восторг:

— Живая гармошка! Ругается, как мамка!

Но еще больше нравилось Катюшке, когда сосед начинал играть сам: тогда «гармошка» становилась не просто живой, а еще и волшебной, и из нее вырывалась музыка.

Девочка хлопала в ладоши:

— Поет! Мамка так не умеет. А папка поет, когда пьяный, но я тогда его боюсь. А сыграй про Чебурашку, деда Вася!

— Так и быть. Только тсс! Никому! Ни маме! Ни папе! — предупреждал запуганный Кузнецовыми Василий Павлович, и малышка свято хранила тайну.

Когда-то старик работал массовиком-затейником, а теперь дискотеки задавили эту профессию, и он нищенствовал, кое-как перебиваясь на скудную пенсию.

Салатик из тертой редьки, который так взбесил нынче Лидию, был для него блюдом редким и праздничным.

Юлю супруги Кузнецовы невзлюбили еще сильнее, чем старого аккордеониста: девушка, въехав сюда, тоже поломала их планы на расширение. И, естественно, не было никакой надежды на то, что эта самозванка, такая молодая, вдруг отдаст Богу душу и освободит жилплощадь.

А сестры Синичкины, как назло, оказались еще и общительны, и к ним вечно наведывались многочисленные гости. Уж это, по мнению Кузнецовых, было вообще верхом наглости.

Первое время Лида просто проходу Юльке не давала, едва не срывая голос визгливыми угрозами:

— Не позволю групповухи тут устраивать! Бардак, а не квартира! Притон бандитский! Так жилось хорошо, и вот тебе — подселили шлюху к приличным людям! Обожди, заявлю в милицию, выселят тебя на сто восьмой километр!

— Во-во, километр, — подтявкивал Боря.

— Ма, а шьюха — это кто шьет? — спрашивала Катюшка.

— Отвяжись, не твое дело! — гаркала на нее родительница.

— Во-во! Дело! — вторил папаша.

— А групповухи у нас в детсадике тоже есть, — доверительно сообщала девочка. — Сейчас я хожу в среднюю групповуху, а скоро перейду в старшую!

— Отвянь, трепло! Пошла вон!

— Во-во-вон! — муж не лез за словом в карман.

Первое время Юля пыталась объясниться с четой Кузнецовых по-хорошему:

— Понимаете, Лида, это мои друзья. И коллеги. Разве мы шумим или буяним? Чем они вам мешают? Все интеллигентные люди…

— В гробу я видала этих интеллигентных! Наркота сплошная! Обколетесь, обкуритесь, а у меня, между прочим, ребенок.

— А я вчера тоже обкололась! — признавалась Катя. — Хотела с елочки ветку сорвать, и вот… пальчик до крови!

— Ага! — торжествовала Лидия. — Слыхала? Вон чего девчонка от вас набралась!

— Не, я не набралась, — возражала говорливая Катюша. — это папка вечером набрался и под качелями в лужу упал.

— Заткнись, козявка! — злилась Лида и оборачивалась к супругу, требуя поддержки, но Борис на этот раз молчал, уставив туповатый взор в тарелку борща.

Ольга, возвращаясь сюда после очередного приключения всякий раз вступала с Кузнецовыми в ожесточенную перепалку, но тем самым лишь подливала масла в огонь.

В конце концов, оскорбления стали сыпаться не только на сестер Синичкиных, но и на каждого гостя. В дом стало невозможно никого привести.

Надо было что-то предпринимать. И Юля придумала гениальный стратегический ход.

Однажды, когда Лидия жарила для мужа яичницу-глазунью, девушка задумчиво подсела к своему крошечному столику, подперла голову рукой и, как бы ни к кому не обращаясь. проговорила со вселенской тоской:

— Ох, и осточертела мне эта коммуналка…

— Вот и валила бы отсюда, — незамедлительно отозвалась Лида, — на все четыре стороны.

Юля вроде бы и не услышала, якобы погруженная в свои невеселые мысли.

Продолжала рассуждать, уставившись в потолок:

— А куда мне податься?…

Соседка без промедления подсказала:

— В тюрягу!

Но Юля не отреагировала, продолжала свой монолог, как если бы находилась в кухне одна:

— Разве что замуж… И чтоб муж — с квартирой…

Лида насторожилась. Даже от яичницы отвернулась. Затаила дыхание и больше не вмешивалась, внимательно слушая, что там Юля вещает.

— Переехала бы к нему, — продолжала девушка. — И мне хорошо, и соседям облегчение…

Лида стояла, замерев, и глазунья у нее задымилась. Но это было совсем неважно по сравнению с той идеей, которая зародилась в ее непричесанной голове — зародилась, как казалось Кузнецовой, вполне самостоятельно.

Идея ворочалась и разрасталась, а Юля словно бы ненароком подкармливала ее:

— Но, видно, не выскочить мне замуж никогда…

— Почему это? — невольно поинтересовалась вслух Лида. Девушка пропустила мимо ушей ее вопрос. Она начала тихонечко причитать:

— И коротать весь свой век в одиночестве, в этой вшивой коммуналке… Катюшка уж вырастет, жениха себе найдет, а я все буду одна куковать…

Тут Юля шмыгнула носом и чуть не заплакала. Притворяться она умела не хуже, чем ее сестра. Замычала себе под нос заунывное, бабье:

— Догорай, гори, моя лучина, до-о-огорю с тобой и я!