Лабиринты судьбы. Между душой и бизнесом

Немалым подарком к каждому походу был небольшой, но очень душевный старинный храм в честь Живоначальной Троицы на Воробьёвых горах в пятистах метрах от МГУ. Почти каждый день я ставил там свечечку за упокой Андрюшиной души, а после опять более часа в спортивном темпе шёл назад по умытой самой природой рассветной свежести.

В Иркутске в ту пору также жил я в центре города и гулял вдоль Ангары и по двум островам, причём один из островов был совершенно безлюден.

Боль утраты заглушалась, конечно же, и работой. Спокойную, почти научную лабораторию радиозавода с неспешным написанием книг и диссертаций, с десятками дипломниц-социологов поменял я на свирский завод «Востсибэлемент», где, пройдя утверждение в Черемховском горкоме партии, был назначен на номенклатурную должность замдиректора по экономике. Суета с непонятным утверждением компенсировалась некоторыми номенклатурными благами. Например, через год я легко получил льготную путёвку в прекрасный санаторий Чехии в Карловых Варах, но главное лечение было опять в захлёстывающей с головой работе – с новым коллективом и частыми поездками в сытую, свободную от талонно-продуктового унижения, дышащую стариной, счастливую, как тогда казалось, Москву.

В отраслевом главке и в министерстве я бесконечно согласовывал нормативы заработной платы, прибыли и отчисления во всевозможные фонды. От моей изворотливости зависела жизнь всего пятитысячного коллектива предприятия. Это тормозило депрессию лучше любых таблеток. В ту пору брак наш с Анной – мамой Андрюши – не выдержал испытания горем, и мы сравнительно легко развелись.

Обоим нам было ближе к 35 годам, и казалось, что многое ещё впереди, в том числе и рождение детей. Так и получилось. Почти одновременно у нас родились очень желанные сыновья, но семьи в ту пору не получилось ни у неё, ни у меня.

Работая в деревнеподобном городке Свирске, проживал я все два года в так называемом люксе гостиницы – с общими удобствами в конце коридора. Но зато каждую пятницу с большим наслаждением вырывался в родной Иркутск. Машины в ту пору не было. «Волгу» мы продали с женой ещё до развода, и деньги как-то незаметно частью истратились, частью перешли, видимо, к ней. Ночная работа на «Волге» по отдаче долгов хоть и была окрашена немалыми приключениями, но года за три основательно опостылела, и я даже наслаждался своей «безлошадностью» и пятичасовыми переездами в бездумном покое удобного автобуса, а иногда и электрички.

Впервые за послешкольные годы написалось стихотворение «Под взглядом вечности», посвящённое, конечно же, Андрюше:

Главные партии – сыграны,
Все открытия – позади,
И холод вселенской вечности
Не раз подступал к груди.
Он дышит со звёзд неведомых,
Из глубины морской
И манит свидания таинством
С ушедшей душой родной.

Под грозным взглядом вечности,

Как под куполом циркачи,
Мы в отчаянии себя заверчиваем,
Игр земных трюкачи.

Особенно здорово было возвращаться поздно зимой по морозу, выходить в стужу и сумерки и километров пятнадцать идти пешком напрямик через окрестные деревни к своему гостиничному – светлому и тёплому – гнёздышку, где, я знал, ждёт меня с морозца горячая картошка с солёной рыбкой и дежурные 50 граммов водки, заботливо приготовленные дежурной высокому постояльцу. Здесь мой статус заместителя директора был несоизмеримо выше, чем в московской гостинице.

Всё звёздное мироздание через звенящий морозцем воздух было как на ладони. И невольно вспоминались полные вселенского смысла стихи Афанасия Фета «Угасшим звёздам»:

Долго ль впивать мне мерцание ваше,
Синего неба пытливые очи?
Долго ли чуять, что выше и краше
Вас ничего нет во храмине ночи?

Может быть, нет вас под теми огнями:

Давняя вас погасила эпоха, —
Так и по смерти лететь к вам стихами,
К призракам звёзд, буду призраком вздоха!

Или такое, тоже Фета: