Лабиринты времени: Кноссос

Она развернулась и ушла также неожиданно, как появилась, оставив Нику в полном недоумении. Куда не прыгать? В смысле во времени не прыгать? Да кто ж мне разрешит! Может, она меня с кем-то перепутала? Точно, бабулька слегка не в себе и приняла меня за кого-то другого. Особенно в этом убогом прикиде из H&M, в котором полгорода ходит.

Ника тогда в очередной раз с тоской взглянула на свою одежду, которая немного удручала её, выросшую в окружении роскоши и с неизменной безлимитной кредиткой в кармане. Она не то чтобы была зациклена на моде, но предпочитала выглядеть стильно и не покупать вещи в недорогих сетевых магазинах. Отец всегда говорил, что внешность – это показтель статуса, и обязанность дочери – поддерживать его на должном уровне или повышать, но никак не сводить на нет рваными джинсами и майками с идиотскими надписями. Да и мамин гардероб, насколько она могла помнить, состоял из по-аристократически изысканных вещей.

Поэтому, под прикрытием образа «бедной студентки», ей периодически приходилось бороться с внутренним сопротивлением обостренного чувства стиля, выработанного стараниями строгих английских гувернанток. Платьице за десять евро и босоножки из кожзама – ужас. Папочка или очередная мисс Эндрю (а менялись они в доме Далей довольно часто) её бы в таком виде даже из дома не выпустили.

Но, несмотря на эти странности афинского задания, длящегося уже больше месяца, были в нем и свои плюсы. Иво с Никой настолько вжились в роли, что обзавелись не только новыми знакомыми, но и местными привычками, прямо как у нормальных людей.

Чтобы не терять форму по вечерам оказалось очень неплохо побегать с другими горожанами на огромном стадионе «Калимармаро», где впервые проходили возрожденные Олимпийские игры.

Можно было прекрасно провести время с коллегами в одном из многочисленных ресторанчиков в районе Плака, под сенью нависающего Акрополя. Или посидеть в кафешке на крыше универмага «Публик» с видом на площадь Синтагма, здание греческого Парламента и Национальный парк, наблюдая, как внизу, подчиняясь выверенному городскому ритму, мельтешат сотни мотоциклов, машин и пешеходов, а красные двухэтажные туристические автобусы периодически всасываю и извергают обратно на остановку стайки туристов.

В выходные хорошо было прогуляться по набережным и пляжам приморских районов Палео-Фалиро и Глифады, поесть замороженного йогурта с фруктами и пообедать таким вредным, но таким вкусным «зевертоном» из питы с гиросом или сулваки. Пусть вся эта «греческая сказка» была сплошным обманом, но даже Иво заметил, что у Ники здесь появились по-настоящему любимые места, маршруты.

Вообще, столица Эллады оказалась на редкость гостеприимным и приятным для жизни городом: приветливые открытые люди, вкусная еда, и погода даже в марте такая, какой в июле в Москве не дождешься. Может, руководство решило таким образом дать им неожиданную, но столь необходимую в их сумасшедшем ритме жизни передышку…

Как-то вечером они поднялись на фуникулере на холм Ликавитос, откуда открывается потрясающий вид на весь центр Афин. Проспекты кажутся светящимися артериями, а улочки – сосудами, по которым течет кровь города – подсвеченная теплыми желтыми огнями фонарей шумная людская масса. День за днем сотни веков подряд идет и едет, радуется и плачет, кричит и шепчет, но неизменно куда-то движется эта вечная городская толпа.

– Удивительно, да, Ник? Тысячелетия проходят, а этот город продолжает стоять, как ни в чем не бывало… Когда все закончится, я, наверное, смог бы здесь жить.

– Что закончится, Ивко?

– Не знаю, гонка эта, чужие истории, время взаймы. Тебе разве не хочется пожить просто так, для себя, как они?

– Нет. Пока нет. Я не могу. – твердо ответила девушка.

– Почему, Ник? Ты серьезно хочешь унаследовать империю своего отца, со всеми её безумными планами и невероятными тайнами? Ради это ты так… рвешься, из сил выбиваешься? Мы же с тобой – настоящая парочка социопатов, бре! Колесим по миру, перебираем чужие жизни, как колоду карт, людей обманываем…

Ника знала, если Иво даже в речи на чужом языке позволил себе вставить это маленькое сербское словечко, значит что-то и правда задело его за живое. Обычно невозможно представить себе разговор на сербском без этого трехбуквенного турцизма, выражающего очень богатую палитру эмоций от возмущения до одобрения, от изумления до предостережения, от вызова до прощения.

Он может звучать уничижительно: «Молчи себе, бре», вопросительно: «Что ты, бре, такое несешь?», восхищенно: «Красота, бре!» или с негодованием «Да что ты, бре, за человек такой!». В нем скрыто столько смысловых оттенков, что и перевести-то такое значительное слово на любой другой язык сложно. И уж если Иво позволил себе нарушить строгие правила работы под прикрытием и перешел на родной язык, значит что-то его мучало, лежало невысказанным камнем на сердце, прорываясь вот такими редкими малозначительными оговорками.