Лабух

— Пить — это и есть дело, — ногой подвинул табуретку Алесь. — Садись… И Сяржук, а не Сергей!.. Сколько тебе вдалбливать, что у белорусов свои имена, а не москальские!..

— Белорусскому менту и москальское имя не за падло, — сказал брат–мильтон.

— Тогда и фамилию смени, — буркнул Крабич. — Крабичевым запишись. Или Крабинсоном, если такой хитрый…

Брат на это ничего не ответил, лишь плечами, как на вздор, слегка пожал, и Крабич, бывший явно не в настроении, перекинулся на меня.

— Ну, с чем приперся? Амнистия мне?..

— Пиздец тебе, а не амнистия, — сказал я, садясь, и спросил у брата. — За попытку преднамеренного сколько дают?..

Брат–мильтон ответил, не задумываясь.

— Сколько захотят…

— Не уговорил, значит, жида? — с той же наглостью, но с наглостью озабоченной, спросил Крабич.

— Ростик не при чем, не писал он никаких заявлений. Шигуцкий дал ход твоему делу.

— Тогда воистину пиздец, — поднял и поставил пешку, не походив, брат–мильтон. — Шигуцкий — сила.

— У тебя конь под боем, мудила! — ткнул пальцем в доску Крабич. — Падла… А парились вместе, пили… — И подвинул ко мне стакан. — Будешь?

— Нет.

— Нет, так нет… — Алесь налил самому себе и, не приглашая брата, выпил. — Выходит, зря я Ростику затылок прошиб, Шигуцкому надо было…

Брат взглянул на него и недовольно покачал головой. Вряд ли из–за водки… Он был, показалось, на моей стороне, и я спросил:

— Вы следователя Потапейко знаете?

— Шапочно. Мы в разных службах.

— А знаете кого–нибудь, кто с ним близко знаком?

— Можно найти…

— Поищите… Надо бы встретиться с ним через кого–то из своих, чтобы с доверием…

Я, разумеется, думал о себе, вдруг пригрезив какой–то шанс в том, что Потапейко, которого гэбэшники, забрав у него дело, отодвинули в сторону, мог и обидеться. И наверняка обиделся… А уж кто–кто, а он точно знал, что Игоря Львовича я не убивал.

Сергей думал о брате.

— Если за этим Шигуцкий, так все без толку… Что в милиции, что в прокуратуре от одной его фамилии дрожат.

Крабич загрыз водку луковицей, целиком здоровенную луковицу без хлеба сжевал — и хоть бы поморщился, или слеза бы у него проступила…

— Ты чего на «вы» к нему, к менту поганому?.. На хрен вообще он в ментах мне приснился, если помочь не может!..

Сергей походил конем.

— Если бы не я, ты б давно уже сидел. И шах тебе от моего коня под боем…

Они совсем не похожи были друг на друга, эти братья, брат–католик и брат–гугенот. Для меня куда лучше было бы, если бы Сяржук был Алесем, а Алесь Сяржуком.

— Красевич тебе приветы передавал, — сказал я Алесю.

— Пошел он… Сучий потрох.

— Что так?.. Он ведь признался тебе, что любит националистов.

— Зато я не люблю.

— Кого?

— Националистов!

Тут даже брат–мильтон диву дался.

— Вот те раз!.. А как себя любил.

Крабич отошел королем.

— Себя я люблю, кто меня еще полюбит? И есть за что… А их за что любить?.. Во власти были — сдали власть! Беларусь просрали! Вольную просрали Беларусь! Вновь швырнули под москалей — и разбежались, как крысы!

Он просто бежал мне навстречу…

— Ты ведь с ними был… — начал я, но Крабич не дал договорить.

— Ну и что, что с ними! А с кем было быть? Это в стихах поэт один, как волк, а в жизни нужно быть хоть с кем–то! С братом, с тобой, или еще с каким говном!.. Чего я в этом говнистом Союзе писателей?

— Потому что сам говнюк, — сказал брат. — Снова шах тебе.

— Правильно, говнюк! — вдруг согласился Крабич. — И еще — чтобы с кем–то быть, хоть с ними… Вас в милиции учат в шахматы играть?

— Говнюков учат бить… В милиции больше националистов, чем в народном фронте.

— Да?.. Откуда? Из говна?..

— Оттуда, откуда все… Но нас числом поболей. Сто двадцать тысяч. А народный фронт ваш выйдет в три тысячи на улицу и вопит: победа!.. Один против сорока.

— Подсчитал?.. Раньше в сто тысяч выходили…

— Так раньше мы и не били вас, не замечал?.. Милиция — сама сила, поэтому силу понимает.

— Мат тебе, — смахнул Крабич фигуры с доски. — И не пизди.

Сергей собрал шахматы.

— До конца играют, если уж берутся… До результата. А ты, да все вы, раз — и фигуры с доски. С говняной властью не играем… Ну, и не играйте.

— Я поэт, — снова налил себе Крабич. — Сам с собой играю… Тебе такие игры и не снились. Игры желаний!.. Э, да что говорить с тобой…

— Сплю спокойно, — отодвинул шахматную доску на край стола Сергей. — Мент любой власти нужен. Не то, что поэт.

— Да я в сто раз им нужнее, чем ты! — взвился Крабич. — Только хрен я им дамся!..

Сергей налил себе.

— Ты уже дался… За пролом головы и при национальной власти срок, и при антинациональной. Посадят — и сидеть будешь.

— Слыхал? — призвал меня в свидетели Крабич. — И это брат говорит…

Он нагло нервничал… Если его посадят за Ростика, никакой игры из этого не сделаешь. Ни национальной, ни антинациональной. Посадят — и сидеть будет.

— Ну и сяду, — выпил Крабич. — Бей жидов, спасай Расею… Тьфу!..

— Может, и вам?.. — еще спрашивая, уже налил мне Сергей. Я чокнулся с ним: снова дружеский круг…

— Красевич через Шигуцкого обещал помочь вашему брату. Если брат ему пособит.

— И в чем пособлять этому пидару?.. — только тьфуком закусил Крабич. — В пидарских забавах?..

— В выборах.

— Вместе с тобой?