Ладамтам

И удача улыбнулась ему. Медведь — завидная добыча — уже был загнан, устал, совершал ошибку за ошибкой, а охотник напротив, как будто не знал усталости. В какой-то момент юноше удалось загнать медведя в размытое ущелье у реки, откуда уже не было выхода. Он занёс копьё, поймал силу в руке, рассчитал удар и… вдруг услышал голос покойной матери: «Остановись. Не делай этого». Мальчик замер. Уже бывал в его жизни случай, когда голос матери остановил его за секунду до расправы в глупой юношеской драке. Как же смеялись над ним друзья и братья! Сколько раз услышал он слово «трус». Теперь же он был мужчиной! И ему нужна была кровь медведя, чтобы доказать свою силу. Всему роду. Священным духам. Себе.

И он убил медведя. Тёплая кровь текла по рукам юноши и пар от неё поднимался до верхушек деревьев. И в этом мареве вставал перед ним то образ матери, то оскал медведя, то его собственное лицо, забрызганное кровью, искажённое гримасой жестокости. Видения мешались, сливались, опутывались паутиной нереальности. Все племя столпилось вокруг, признавая рождение нового мужчины рода, восхищаясь его отвагой и ловкостью.

И только старый мудрый вождь, глядя куда-то сквозь пространство, качал головой, как если бы случилось что-то непоправимое. Он ушёл в горы, чтобы говорить с духами, а когда вернулся, истина, найденная им, поразила всех. Дотоле из века в век считалось, что мужество передаётся битвой, храбростью и силой. Так говорил вождь юношам племени. Так говорил ему его отец, а тому — его отец. И все они ошибались. Во время последнего танца поведали ему духи, что единого пути для каждого нет и не может быть. И что бы ни говорили с незапамятных времён, и как бы ни было принято считать — не стоит слушать слова людей. Только собственное сердце.

Говорят, в ту же ночь духи забрали жизнь вождя, оплатив тем самым право медведя на жизнь, и мальчика — на ошибку. Не силой жил он отныне, а мудростью и любовью направляя свой род. И на закате времени был прощён…

…Легко гладила Ладилея лакированный лик луны на лепнине лондримского ладамтама. Любили люди Ладилею и ее ладамтам за ладные перестуки-переливы, за лентами льющееся по пальцам волшебство.

Листопадами ли, лесоверстами ли, метелями ли заметали, любовью заколдовывали — звучали песни под ладамтам. Из глубины, из дальней дали… Печали растворяли, уносили, в ладонях качали. Молчали. И снова пели, пальцы Ладилеи по луне плясали. Обнимали. Ждали. Прощали. Обещали… Любили. Жили, дышали. Не отпускали…

…Лето летело, стелило полями. После лютого холода землю теплом лелеяло. И глядела людям в глаза, и тихо гладила ладамтам Ладилея.

СЛЕПОЙ КАЛИРОЙДА

Калиройда точно знал, что встретив мудреца, святого, шамана, прорицателя или даже ангела — склонит голову и станет слушать каждое слово. Он не попробует спорить, не посмеет перебивать, не усомнится в истинности. Он был уверен в том, как вести себя, случись ему натолкнуться на бородатого учителя, к которому за мудростью идут со всех концов земли. Он ждал этой встречи и искал.

А бог спустился к нему в теле девчонки. Она вела себя не так, как подобает посланнику свыше, она говорила то, что он не готов был принять, выводила из себя и меняла маски, как в разгар карнавала. Она торопилась не в пример размеренным старцам, громко хохотала — что никак не вплеталось в образ мудрой прорицательницы, и даже пила неразбавленную настойку — какая там святость! Она не колотила в бубен, предпочитая перебирать струны, не пела мантр, у неё даже не было крыльев. Ну, как не было — были, но глазами их не увидеть. Она обнимала его ими по ночам, спасая от призраков отчаянья. Чувствуя ладонями липкий ночной ужас и заслоняя светом.

Бог и не думал приходить в ожидаемом образе. Он никогда так не делает. Просто ему нужно было понять, готов ли ждущий увидеть то, о чем просит, или слеп настолько, что нужна явная атрибутика?

Бог являлся ободранными котами, а Калиройда спешил мимо. Бог тянул костлявые руки нищих, ругавшихся последними словами, а Калиройда сторонился. Бог забирал тех, кто прежде любил Калиройду, но он не замечал. Бог был во всех самых неожиданных видах. Самыми неподходящими людьми, самыми назойливыми мухами. Калиройда не видел. Он слепо искал не того и не там.

И однажды с его дороги вдруг исчезли все случайные коты и оборванцы. И девчонка сложила крылья за спину.

И Бог ушёл на любимую верхотуру пить горячий шоколад. Калиройда был не готов.