Ладамтам

Глубокая борозда шла у самого конского плеча. Меч отвёл, собой закрывая, когда лучший друг хозяина оказался предателем. Никто и помыслить о таком не мог, а вот же — почувствовал конь, за миг до неминуемого остановив страшный удар.

По шее шёл белый плотный рубец от верёвки. Чёрная душа была у родного брата хозяина. И как всякого труса, до жути пугал его конь с человечьими глазами. Глазами, которые, казалось, насквозь глядели прямо в мысли. Наказал конюшим крепко-накрепко привязать вороного, и глаз не спускать. А сам зло задумал. Да не случилось. Не удержала самая крепкая привязь. Разметал и конюхов, и стражников. Забил копытами и брата-оборотня, вынес едва живого, раненого хозяина.

А ещё была история — не приведи господи! С нечистью другомирной повстречались, так говорят люди. Хозяин сам-то и вспоминать не хочет. Конь один и знает, как там было. И особенно вздрагивал старый конюх, промывая эти чёрные выжженные следы на лошадиной груди. Как огненные пальцы хватали и сердце вынуть пытались. Другого на ум не приходило. А о том, кому могли принадлежать жуткие руки — и думать было страшно. Не человеку — то ясно. Старуха Яшмина — что языком чесать горазда была, и тем на всю округу славилась — рассказывала, что повадилась по лесам чёрная ведьма ходить, пожары разводить, путников-грибников с дороги сбивать, деток в котёл свой колдовской заманивать. У кого погубила родственника — много таких было — рвались мстить. Да недалёко уходили. Лошади мстителей сбрасывали, едва в лес входили, да как с ума спятивши — копытами забивали. И хриплый хохот нёсся над чащобами. Верил в то воевода или нет — про то никто точно сказать не может. Но говорят, что оседлал он однажды Шаила, и поехали они ведьму искать. Уж как она на коня колдовала, как бежать пыталась — устоял верный друг, не испугался жути жуткой. Не отшатнулся, не бросил седока. Она его руками палит, а он — божилась Яшмина — знай, бьет змею, да близко к хозяину не пускает. Так и не стало ведьмы. И никто с той поры ещё в лесу не сгинул.

А нынче же неспокойно переминался с ноги на ногу конь. Как чуял — не скакать ему больше с землёю вровень, не нестись вперёд дружины в бой. Короток век людской. Не длинней лошадиного. И каждому приходит срок. Уходил хозяин в мир, откуда и вороному не вынести. Вверх к звёздам, и ещё выше.

Враз все понял, опустил блестящую гриву Шаил, выждал секунду, пока отвернулся конюший, да как рванется! Перелетел заграждение, двери вышиб. Во весь опор помчался к горизонту. И вдруг упал замертво.

В ту же секунду и душа воеводы распрощалась с телом.

«Смотрите!» — что есть сил заорала Яшмина — «Улетают! Они!»

Подняли головы люди. На сей раз никто уже не скажет, что старая сплетница придумала историю. Нёсся по серому небу призрачный конь, цепляя гривой за дождевые облака, и как влитой сидел всадник — воевода. Не спутаешь такую посадку! Плечо к плечу шли по жизни. И уходили тоже вместе, не отстав один от другого ни на миг…

ПО ДОРОГЕ В СЧАСТЬЕ

До смерти уставший человек, еле волоча ноги, тащил себя, мешок, кинжал, мысли, грусть, радость, воспоминания, надежды и мечты по дороге. Ещё пять рассветов назад, если верить картам, он должен был добраться до места назначения. Но за очередным поворотом дорога продолжала петлять в бесконечность. Дожди размывали глину под ногами, солнце нещадно палило до самого заката, а по ночам кто-то непременно выл поблизости, да так, что сердце с грохотом проваливалось в пятки.

Человек давно уже привык спать на земле, потому что строить шалаш после целого дня пути не было сил, но перед сном он всегда давал себе помечтать под звёздами. В короткий промежуток между «остановиться» и «заснуть», набив отцовскую трубку и пуская кольца дыма в чёрную беспредельность над головой, он думал. Радовался добрым воспоминаниям, грустил над неоправдавшимися надеждами, мечтал о счастье.

В общем-то, туда он и шёл. В Счастье. И все никак не мог дойти. Казалось, завтра эта долгая дорога приведёт его к порогу абсолютного блаженства. Ещё пара шагов, и за очередным холмом откроется вид на край-где-все-прекрасно.

Но, спускаясь с очередной горы, он видел новую, поднимался, и опять спешил вниз, с надеждой всматриваясь в сизые сумерки впереди.

Он давно не искал счастья в людях. И не просил любви. Он просто хотел найти своё место, чтобы остановится и обрести покой.

Но изо дня в день неясное волнение в душе звало его все дальше и дальше. И путь продолжался.

Первым он бросил кинжал. Кованая рукоять и длинное лезвие имели немалый вес. На следующую ночь усталые руки потребовали отказаться и от мешка. Идти стало проще, но как только исчезли мысли о трущих лямках и тяжелых ножнах, грусть по призрачному счастью, за которым человек гнался всю жизнь, усилилась. Теперь было все труднее идти и не думать. Сбросить бы и мысли за ненадобностью. Но куда там…