Ладья Харона

Что он мог ответить? Мол, никогда не интересовался тем, что думают людоеды в белых халатах о человеке? Но он сдержался, прибегнув к метафоре:

— Заходит дровосек в хрустальный дворец и начинает махать топором…

Его прервали:

— Что такое сознание? Отвечайте! Быстро! Раз! Два!

— Это как бы свеча, зажженная в мозгу. Она…

— Так вы утверждаете, что у вас в голове горит свеча?

Он усмехнулся, попытался объяснить, что сравнение для того и существует, чтобы… Его снова перебили…

Через полчаса металлический голос, ворочающий во рту не язык, а жернов, проскрежетал:

— Вы свободны.

Выходя на свободу, Замышляев впервые взглянул на ведущего. На сцене восседал диктатор Дззы! Это было время, когда он насаждал демократию при помощи… выпрямителей извилин.

Невосполнима для человечества утрата «Содомской хроники» Саллюстия Са- моварова. Ее ни в коей мере не заменит роман Замышляева. Произведение Троцкого затворника — вольная интерпретация исторических событий. Поэтический бред. Мистика. Бунт против узаконенной нормы, против того, как принято писать в Содомии. Саллюстий ставил перед собой другую задачу. И в литературе он выполнял все ту же роль Мусорщика. «Содомская хроника» — это, если хотите, его Мусорка, на совесть загруженная хламом наших дней. Часть ее вываливается на страницы замышляевского творения. Читатель сам отыщет эти заимствования.

Много внимания историк уделяет последнему правителю. По его мнению, Дззы — ставленник Гоморрии. В этой догадке не содержалось никакой сенсации. Дззы следовал традиции. Все правители Содомии в той или другой степени служили Гоморрии. Правда, другие содомляне до этого не додумывались. Они покорно шли под топор очередного вождя, полагая, что так нужно для полного торжества социализма в мире.

Вероятно, «Содомская хроника» многим содомлянам открыла бы глаза, а может, даже вызвала стихийные волнения. Но ИВИ не подкачал, вовремя лишил Мусорщика лавров народного лидера. И в дальнейших событиях Саллюстий Самоваров никоим образом не повинен. Говорят, если бы не Безумная Грета… Но я считаю — дело не только в ней. Поводок тайны держала в руке Айя, но прозевала момент, когда щен… Лучше по порядку.

Сатана, рыская в двадцатом веке, ощутил укол… Нет, не в сердце. Какое сердце может быть у Сатаны? Однако и дьявол в своем существовании не раз испытывал удовольствие или сожаление… не в содеянном, а в том, что все преходяще. Даже преступление. И этот укол напомнил ему о давнем совращении старшей дочери Лота. Но у него были дела в двадцатом столетии, он не мог так просто оставить их и очертя голову кинуться в библейские времена. Да в этом и не было нужды. Он знал, что дочь Лота присутствует и в двадцатом веке. Дьявол полагался на интуицию, тем более что она была у него дьявольская.

Почему–то глазам его предстал пустой постамент возле Дворца–музея, затем девчонка с флейтой. Печальные звуки оглашали безлюдный парк.

Он подключился к мыслям девочки.

«Нет Бетховена, — горевала Айя. — Он бы меня понял…» — Она снова поднесла к губам флейту. — «Ну ни одной собаки вокруг…»

И неожиданно увидела у озера резвящегося щенка. Он был черный, гибкий, забавный. На шее блестел тугой ошейник. По траве струился поводок.

«Интересно, кто его хозяин? А может, его бросили…»

Это предположение наполнило ее сердечко жалостью к резвящемуся щенку: «Радуется, глупый, а того не знает, что его бросили…»

Щенок вскинул голову и уставился на нее. Глаза его горели лукавым огнем.

«А чего ж мне не радоваться, — возразил он ей, — если теперь ты станешь моей хозяйкой?»

Ну, не сказал ей щенок этого. Наверно, подумал. Но Айе было достаточно намека. Она подбежала и схватила тянущийся за щенком ремешок. И щен весело побежал впереди ее к Дворцу–музею, хотя она не могла вспомнить, что ей там надо.

«А где же я буду держать щенка? Мама не разрешит. Вот если бы моей мамой была Безумная Грета, та бы обрадовалась щенку. И зачем только ее бросили в психушку?»

В эту минуту Айя ощутила, что поводок в ее руке ослаб. Она взглянула на щенка и не увидела его. Ошейник был пуст. Ни одной собаки вокруг…

— Вячеслав Андреич! Она уходит…

Главный психиатр выглянул из окна.

На свежем снегу к воротам тянулись узкие длинные следы. Безумная Грета почти не поднимала ступни, шаркала ими по снегу, как лыжами.

— Может, вернуть? — медбрат, как и врач, не любил, когда пациенты уходили своими ходом. Что–то было в этой ситуации противоестественное…