Ладья Харона

Пропал в снегу Новозыбков. Мелькали какие–то деревушки, леса, овраги, реки, железнодорожные пути… И косые тени летели за бегущими. Заснеженная Содомия, которой не было конца и края. И любая дичь возможна в этой стране. И если схватил кто–то мгновенным оком Черного Кобеля, глаза огненные, и Безумную Грету, то ничуть не удивился: не такое мерещится спьяну.

А она, продрогнув на автобусной остановке, набрела опять на автостанцию и там, свернувшись калачиком, досмотрела свой сон.

Безумная Грета настигла Черного Кобеля, глаза огненные, возле какого–то непонятного строения и посадила на цепь, показавшуюся ей надежной. Она не знала, что такое АЭС, и рассуждала примерно так: уж тут найдется кому присмотреть за ним, если она вздремнет. Но стоило ей прикорнуть — он сорвался. Что–то произошло. Какое–то зарево…

Черный Кобель, глаза огненные, понесся по Содомии, и не осталось в ней сил догнать его и снова посадить на цепь. А цепь рвалась, и где падало хоть одно звено — случалось несчастье. И звенья катились по всей Содомии. И были то звенья одной цепи. Не могла вспомнить Безумная Грета, где нашла ее. И больше не грезился ей библейский Сигор. И Вячеслав Андреич лишился свидетеля своей профессиональной исключительности. И диссертация оказалась без доказательств.

Говорят, с этого сна на новозыбковской автостанции все и началось. А может, с другого. Какая разница, от чего погибла Содомия, если она должна была погибнуть от всего?

Напрасно Ангел, свивающий небо, думал, что Замышляев проглядел конец света. Содомия гибла на его глазах, и если бы не книга, он обязательно ввязался бы в какую–нибудь авантюру и погиб. Но неизвестно, какая мука была нестерпимей.

Зарево двадцатого века соединилось с библейским жаром, и в этом пламени трепыхалась на обугленных крыльях его душа. И видел он с высоты души своей народы, сгорающие заживо, катающиеся по отравленной Содомии.

Диктатором Дззы против собственного народа было пущено все, что якобы предназначалось для Гоморрии. И химическое, и бактериологическое, и ядерное, и водородное оружие. А также то, что сводило с ума тех, у кого в этой безмозглой стране еще оставался ум: миллиардотонные кувалды музыки, разрушающие связь с космосом, без которой невозможно существование датчиков.

И видел Замышляев то, что было скрыто от остальных глаз. Собственное горе ослепило людей. Он видел: вместе с ними гибли люди всех тысячелетий. И снова бежал Лот со своими дочерьми. Но не было пещеры, которая приютила бы их.

Видел Замышляев их скорбные фигуры на фоне взрываемых по приказу диктатора АЭС и узнавал в одной из бегущих Безумную Грету, а в другой — свою любимую… И девочка с флейтой никак не могла догнать толпу. И отставала она безнадежно. И оглядывалась она по сторонам, ища музыку Бетховена, Грига, Вивальди, и не находила ее — Содомию сотрясала музыка кувалдоголовых.

Демократы–партократы, пользуясь моментом, тащили что плохо лежало. А плохо лежало все. Воровали уже не тысячи, а миллиарды и рвали когти за рубеж.

И придумало Правительство новую забаву: испражняться на выживший народ указами. И завалили указы всю страну. И началось всемирное зловоние.

Выпрямители извилин объявили пособниками Гоморрии всех, кроме диктатора Дззы, отводя подозрение от него, а значит, и от себя. Многие годы ИВИ с ведома правителей занимался перепродажей секретов Содомии, а также пересылкой на Запад лучших ученых, писателей, художников, артистов под видом диссидентов, которым не может быть места в стране победившего социализма. Внешне выглядело это вовсе безобидно для ИВИ. Диссиденты сами рвались туда, где можно было продолжать работу и не умереть с голоду.

Армия прилежно утюжила танками сограждан.

Диктатор Дззы находился в зените славы.

Замышляев писал свой роман. Он приближался к концу. И тут работа застопорилась. Замышляев терзался. Ходил на почту. Вел бесконечные разговоры с Евой, которая… Но в это он не хотел поверить. Иначе не смог бы продолжать работу. Нет, там в Новозыбкове все в порядке, т. е. не все… Какой же порядок, если он в Троцке, а семья его… Но он незримо присутствовал в квартире на Ломоносова.

Алиса переползла на сухое место — на диване расплывалось темное пятно.

— Кто сделал? — строго спрашивала мама.

— Па–а–па, — тянула дочка.

Да, там в Новозыбкове все по–прежнему. И он согласен еще долго быть для Алисы громоотводом, чтобы ее репутация в глазах мамы оставалась неподмо- ченной. Но роман застрял. Может быть, потому, что автор не знал, как поступить с диктатором Дззы…