Ладья Харона

— Однажды генсек Порча, — продолжал голос, — посетил молодежную выставку. Диктатор подверг критике работы современных художников. Особое отвращение вызвали у него примитивные творения таких недоучек, как Леонардо да Винчи, Боттичелли, Вермер, Тициан. А некто Микеланджело вызвал справедливый гнев диктатора маниакальным пристрастием к гигантизму. Некоторым неудачникам пришлось эмигрировать в Г оморрию, а оставшиеся перебивались с хлеба на квас. Зато из запасников были извлечены шедевры Угарова, Непринцева, Вучетича…

Диктатор побагровел, почувствовав подвох. Кто это изгаляется над его художественным вкусом? Кому принадлежит только что прозвучавший текст? Не Замышляеву ли? Был когда–то такой диссидент. Жаль, что для привидений не предусмотрено психушек.

Свеча догорела до половины, прежде чем Дззы отважился двинуться дальше. Его пугала даже тень собственной треуголки, она ныряла, как лодка в пучине, когда он переступал со ступеньки на ступеньку.

Подвал был завален хламом не одного столетия. Бочки, ящики с неведомым содержимым, корыто с известкой, фонари с побитыми рожами, позеленевшая пушка с горкой ядер, метла, продавленное кресло с торчащей пружиной, изогнувшейся в виде вопроса, груда икон, рассыпанных, как игральные карты веков, самовар, какие–то черепки, мольберт, полуистлевшие бумаги… И все это в таком невообразимом сочетании, что возникала мысль о вселенском хаосе, из которого Богу недосуг было слепить что–то разумное. Между тем крыса скреблась не переставая.

Диктатор Дззы поднял свечу выше. На стене запрыгала нервно процарапанная надпись: «Безумная Грета! Я тебя лю…». Чья–то шпага, торчащая из допотопной рухляди, упрямо скребла штукатурку, выводя «б».

— Кто тут? — с дрожью в голосе вопросил Дззы. Как все диктаторы, он был трусоват.

— Кто это ко мне посмел явиться без доклада? — вопросом на вопрос отпарировал некто, пытающийся выбраться из кучи тряпья.

Еще не видя друг друга, они уже как будто скрестили шпаги.

Наконец поклоннику Греты удалось выкарабкаться из–под выцветшего абажура с перепутанными кистями, ковровой дорожки и козлоногого столика.

Диктатор Дззы невольно отступил назад. На него, горделиво вздернув нос, с горы рухляди взирал император Павел! Один ботфорт угодил в помойное ведро, к счастью, давно высохшее, другая нога была опутана колючей проволокой. В изгибе левой руки паук сплел сеть. Видно, его величеству долго пришлось валяться невостребованным. Тем не менее он не утратил присутствия духа, своего заносчивого характера и был готов к новым испытаниям!

— А здесь меня убили, — равнодушно, как будто речь шла о ком–то постороннем, сообщил Павел, перепутав дворцы. Но такая забывчивость, надеюсь, извинительна для памятника, не охраняемого государством.

Дззы представил ночь, подушку, упавшую под ноги убийце, окровавленные простыни (он не знал, что Павла задушили), руку императора, ищущую унесенную шпагу… Ж-жуть! Нет, быть правителем — страсть не многих… Хотя… его содомляне не таковы. Диктатор приосанился. Конечно, он не отрицает: заслуги Первого вождя в приручении этого быдла исключительно велики. Но и он кое- чего достиг. Для этого пришлось окончательно разделаться с империей. А секрет прост. Эти животные доверчивы к власти. Что ни предлагаешь — берут. Водку, делающую их самих и детей дебилами, музыку, вышибающую последние мозги, табак, наркотики, идеи… Предложи им взамен великие произведения искусства, литературы — обидятся. За кого принимаешь? Вот какое общество удалось получить, прислушиваясь к запросам самих трудящихся! Он, Дззы, был сущим благодетелем для своих подданных. Предлагал им только то, что они были способны оценить и усвоить. А напоследок дал каждому потешиться, отвести душу на ближнем.

В кабинете директора они обнаружили ключи, и теперь им стали доступны все уголки так до конца и не отреставрированного Дворца–музея.

— Мне писали, — вспомнил диктатор, — что директор деньги, отпущенные на реставрацию, присваивал.

— Повесить негодяя при всем честном народе! — стукнул шпагой император.

— Так ведь честного народа не наберешься, — возразил Дззы. — Если наказывать, то сразу всех.

— Повесить! — заупрямился Павел. — Порок должен быть наказан!

— Да его и повесили, — попробовал успокоить его величество спутник. — Сам видел афишу: «Голосуйте за…». Не знаю, выбрали его в Совет цезарей или нет, но афиша висела.

В одной из комнат дверь была заперта изнутри.

— А вот он где скрывается! — возликовал истинный хозяин Дворца–музея и стукнул носком ботфорта в дверь. — Эй, кто там? Я, император Павел, приказываю…

За дверью было тихо.

— Я — диктатор Дззы…

Дверь неожиданно распахнулась.

— Вячеслав Андреич! — сжал в объятьях Дззы короткорукого карлика в белом халате. — Как хорошо, что вы спаслись!

— Но вы меня оставили без практики, — всхлипнул главный психиатр Содомии. — Я деградирую как специалист.