Ладья тёмных странствий. Избранная проза

Мне весьма наскучила пляжная жизнь, и я решил перебраться в степь. Захватив с собой вещички: матрас (ком жухлой ваты с песком), спички, литр-другой огородного вина, хлеб и любимую клеёнку с помидорами, самого себя и рой комаров над плешью, двинулся в глубь материка. Задора хватило ненадолго. Присев, плеснул в себя живительный сок. С подозрением осмотрел дырки в земле. Вдруг это норы анаконды? Ну и что, что они не водятся в этих местах, зато могут водиться здесь… ведь где-то им надо водиться… Очнувшись от воображаемой картины: анаконда запихивает руками остатки моего тела в пасть (но я сопротивляюсь и там, лучше умереть на коленях у Ассоль, чем в очереди за туалетной бумагой), стал собирать топливо. Топлива не было. Тогда попытался разыскать источник, но и его не было, не было спичек (потерял), не было тишины, кто-то всё скворчал и щелкатушил, не было солнца, блядские тучи закрыли его, не было верного друга, уюта, не было верёвочки завязать растрёпанные волосы… Как и у всякого проходимца, брюки мои в промежностях имели по шву окошечко, оно сделалось от долгого хождения и не напрасно оберегалось от нитки с иголкой. Ибо самая нежная часть двигательного аппарата, так сказать корневища ног, там, где из одной огромной ноги – живота, вырастают две… но вы меня поняли, ибо самая эта часть в сухости должна быть и в проветрии, иначе, при наличии опрели и чесухи, оный аппарат функции свои несть не сможет, верстаж-километраж глотаться не будет, и придётся встать колом или лечь лягом. Дырочка была когда-то небольшой, сейчас же две брючины держались только на ремне, и при наклоне виднелись не только ягодицы мои, но и суть всей теплокровной сути, нечто, часто склоняемое в матерной забубённости. Но отвлёкся. И вот сел я, и потянуло меня от всей этой загульной кати-поле житухи в сон. С чистой головой и с вялым сырым телом проснулся от тумана цветочных ароматов. Они шли волнами, и приходилось наедаться степной влагостью, шурша и наливаясь флюидами растительных существ. Вот терпко-кофейный, жжёной малины, мазута с корицей, вот апельсиновый запах, мадеры, кожи с нафталином, аптеки, винограда, миндаля, боли, дерева, тела… Вдали проблестело. Вода! Быстро туда; ворчливой походкой к блеску и плеску… Это было небольшое чистое озеро с песчаным дном. Я разделся и вошёл. Прошёл десять, сто метров, озеро не желало углубляться. Побродив по мелководью, непрерывно зевая, вернулся к своим вещам… около них стояла молодая красивая; срам её был прикрыт лишь прозрачной кружевной повязкой. Таинственен был её облик.

– Немедленно с моего места, я здесь загораю с марта, – вызывающе проговорила молодая красивая. – А я с декабря… – Уходите, не то позову хулиганов. – Сам из таких. Что орёшь, кикимора.

Я сел на подобие матраса и стал читать клочок безымянной газеты: будут введены новые мощности… коллектив обязался перевыполнить… работать за себя и товарища… есть – пятый молибденовый… впечатляющие достижения… Но чтение прервалось лёгким сотрясением мозга. Молодая красивая ходила вокруг меня и пыталась нанести удар ногой. Я занял оборону с корягой в руке.

– Подонок, – кричала она. – Потаскуха, – было в ответ. – Засранец! – Вонючка! – Импотент! – Зассыха! – Чтоб жить тебе на пять копеек в день! (Всё-таки съездила туфлей по рылу.) – Бандерша! – Козёл! – Снегурочка наоборот, сиповка, шмара! – Твоя взяла, – устало сказала она, – но ты всё равно негодяй. – У меня и в паспорте это написано.

Всё же я уступил ей належанное место и перенёс скарб. Приказав не подглядывать, она обнажилась вовсе и замерла. Щепкой я разрыхлил мелководья и создал «бассейн». Пиявки не беспокоили, кровь моя была наполовину со спиртом, и лишь кулики подходили к моей голове, торчащей из воды, застывали японской игрушкой, цепко следили за зрачками и сатирической пробежкой фабриканта удалялись выискивать дрянцо. В тёплой постели песка задремал…

Проснулся от лёгкого щекотания в носу. Молодая красивая склонялась надо мной: сильно храпишь. – Какие мы привереды! – Мужики в воду залезают пописать. – Это моё озеро. – А женщины, чтобы обновить кожу. – Я приведу завтра своих корешей, они тебе покажут… – злобно пропел я. – Что покажут? Ну что? Что я не видела?! – Не будем гадать. – Я приехала сюда из… чтобы отдохнуть от болезни. Долго искала уютное место… но приходит болванище и… – Предлагаю мир и дружбу, вы хоть и злюка, но душка, – сказал я ласково, и глаза мои затуманились.

Она ушла. Через несколько минут донеслось с берега: знаем мы вашу дружбу, вам бы подёргаться, а мы потом ходи на скоблёжку, – в голосе чувствовалась уже не злоба, а пришибленность. Осведомлённость о тёмных сторонах жизни удивила, и я, как бы в ответ, процитировал классика: в этой жизни умереть не ново в старомодном липком шушуне. – Не трогай святое, – донеслось до меня. После паузы я, тщательно артикулируя, обратился скорее не к ней, а к небу: вы любили когда-нибудь? Спустя молчание до меня долетели выстрелы, цикады, гром, гудок парохода, плач.