Ладожский ярл

— Да сколько тебе говорить — не зови меня так. — Найден нарочито нахмурился. — Еще раз назовешь — прогоню точно. Иди куда хочешь. Поняла?

— Поняла, го… Найдене.

Тиун довольно сощурился:

— Вот так-то лучше будет, дева. Говоришь, гадом ползучим оказался Борич?

В темно-серых глазах Малены блеснули слезы.

— Еще каким гадом, — прошептала она. — Ты даже не знаешь каким.

— Не плачь, дева. — Найден погладил девчонку по плечу. — Ужо возвернемся, все припомним Боричу, все.

— Не надо ничего припоминать, — дернула плечом Малена. — Пускай живет, как жил. А я… Не вернусь я боле в Ладогу.

— Что ж, в лесах жить будешь?

— Может быть, и в лесах.

Найден ласково потрепал девушку по волосам, взял в руку замотанное тряпицей запястье:

— Это Борич тебя так?

— Боричево все — на спине, — мрачно усмехнулась Малена. — Хватает в Ладоге гадов. Особливо ночью. Спускалась к пристани, вдруг как выскочит из-за амбара какой-то. Мелкий, мозглявый, голова, словно бубен, круглая. Еле вырвалась. А его хорошо царапнула — в следующий раз будет знать, плюгавец!

Найден одобрительно засмеялся. Улыбнулась и Малена, практически она рассказала тиуну все, исключая самое главное — случившееся с Боричем. Жив ли тот? Вряд ли. Да если даже и жив — обратно в Ладогу путь заказан. Хорошо, хоть встретила этих, не то б сгинула в лесах или вот в болотах этих.

— Страх-то какой кругом, — подвигаясь поближе к Найдену, призналась она. — Одни трясины.

— Скоро к Сяси-реке выйдем, — пообещал тиун. — Сясь — это по-весянски «комар».

— Уж вижу, что комар, — улыбнувшись, Малена ловко стукнула парня ладонью по лбу. — Глянь, какой здоровый! У, кровососище.

Путники расположились на невысоком, поросшем осиной холмике, торчавшем посреди трясины горбом гигантского тритона. Разложив костер, сушили онучи, варили мучную похлебку. Кто и задремал уже, подставив лицо выглянувшему из густого тумана солнышку, кто — как Малена с Найденом — разговаривал о чем-то негромко, Никифор молился, а трое молодых артельщиков — Ярил, Овчар и Михря — метали на щелбаны ножик. Лоб Михряя уже был красен изрядно.

— А вот ужо, — нервничая, суетился он. — Ужо попаду во-он в ту осину.

— В этакую-то и слепой попадет.

— Да ну вас…

Размахнувшись, отрок метнул нож, и тяжелое лезвие, дрожа, воткнулось в ствол.

— Ага! — возликовал Михряй, побежав за ножом. — Ну, готовь лоб, Овчаре!

Подбежав к дереву, отрок выдернул нож. Вся коpa старой осины желтела порезами.

— А тут, похоже, и без нас кидали.

— Чего ты там застрял, Михря? Ножик не вытянуть? Сейчас поможем.

Отрок обернулся:

— Да не надо. Гляжу, тут уж кидали ножики.

— Ну, конечно, кидали, — подошел ближе Овчар. — Думаешь, ты здесь первый? Ого… И в самом деле истыкано.

— Вона порезы какие!

— Постой-ка! — Овчар всмотрелся внимательней. — Да нет, не порезы это, Михряй. Похоже — буквицы. А ну-ка, зови Найдена с Никифором.

— Это не простые буквицы, — оглядев кору, задумчиво промолвил монах. — Это руны — норманнские письмена. Интересно, кто и зачем их здесь вырезал?

— Боюсь, это мы вряд ли когда узнаем, — усмехнулся Найден. — Ну, пора в путь. Надо добраться до сухих мест к вечеру.

И снова путники зашагали вперед, через трясину, только теперь в выцветшем полинялом небе жарко палило солнце.

— Ух, и зной же. — Михря вытер лоб рукавом.

— Не останавливайся, Михряй, — обернувшись, крикнул ему Зевота. — Остановишься — болотные чудища враз утащат в трясину.

Отрок поспешно запрыгал по кочкам, время от времени испуганно поглядывая на трясину.

Прокса-челядин, посланный Ирландцем за Боричем — куда-то запропал тот, что такое? — подойдя к воротам, гулко забарабанил в них обоими кулаками:

— Отворяй, тиун-батюшка, боярин зовет!

— Кто это? — вздрогнул сидевший у очага Истома. Борич Огнищанин почесал перемотанную тряпицей голову, скривился:

— Видно, хозяин прислал кого-то. Впущу. — Он поморщился, встал и, пошатываясь, вышел во двор.

Истома выскочил следом:

— Погодь, друже. Не надо бы, чтоб он меня у тебя видел.

— Так спрячься вон за столбиками. Войдет — выйдешь.

Скрючившись, Мозгляк затаился подле ворот. Видел, как, отворив створку, Огнищанин впустил посланца — худющего отрока со смешными оттопыренными ушами.

— А ведь подходящий парень! — выходя из ворот, сообразил Истома. — И слаб — вон от ветра качается — такого враз спеленать можно. — Он обрадованно потер руки. — Чтоб придумать только? Вон, возвращается уж…

— Отроче, отроче, — скрючившись, жалобно позвал Истома.

Прокса оглянулся:

— Чего тебе, дядько?

— До постоялого двора не доведешь ли? Я, вишь, плоховато вижу. Обол ромейский дам, ужо.

— Обол? — Прокса заинтересованно подошел ближе, спросил недоверчиво: — А покажи обол-то?

— Да вот он, смотри. — Истома раскрыл ладонь. — Видел?

— Да уж видел. А не обманешь?

— Родом с Рожаницами клянусь и водяным ящером.

— Ящером? Добрая клятва. Ин, ладно, хватайся за руку — доведу.

Ночь, теплая и влажная, опустилась на город, в темном небе серебрилась луна, на дворе Ермила Кобылы громко стрекотали кузнечики.

— Ишь, расшумелись. — недовольно цыкнул Истома. Пригладив волос, заглянул в клеть: — Можно, господине?