Лагерь

В голосе звенели стальные нотки непоколебимости. Он страшно удивлялся, откуда в доброй домашней маме столько бесстрашия и веры. Она говорила очень ласково и нежно. Из маминых уст лилась тихая мелодия, одно слово плавно перекатывалось в начало другого, сливаясь в убаюкивающую песенку. Мамина рука водила по мягким русым волосам, пахнущим детским шампунем, легонько касалась маленького ушка, и опускалась на пухлую щечку. Бархат маминой кожи и едва уловимый аромат, исходящий от кончиков ее пальцев и ногтей часто мерещился ему. Он шел за призрачным благоуханием, вдыхал полной грудью аромат, упокоившийся много лет назад вместе с мамой и растворялся в родном запахе. Запахе изящных диковинных цветов, распускающихся в сказочных долинах, сладковато-свежем запахе пробуждающейся на листьях росы, одаренной улыбкой ласкового солнышка. Он шел за призраком ушедших лет, надежд, оставленных в детстве с вечерним стаканом молока и конфетах под подушкой. Он упорно продвигался за шлейфом, тянущимся из мира мертвых и ничуть не боялся возможности сокрыться в чужом мире. Мир живой суматохи давил на него и утомлял. Там будет лучше, верил он. Там есть мама и теперь будет Малина.

Глава 5 Право

— Как Вы думаете, что по праву принадлежит человеку, а что нет?

Яна Борисовна отвела усталый взгляд от окна, прикрытого атласными шторами в милые наивные розочки. Здесь каждый вожатый сам выбирал комнату по планировке и милым безделушкам или, наоборот, спартанской строгости. Ребята недавно смеялись в столовой, воображая хоромы физрука. Вместо круглого миниатюрного будильника, как у Яны Борисовны на тумбочке, — воинский свисток или же на стене торчит пионерский горн, срывающийся на хрип от устали. Нелегкая работенка — будить Андрея Викторовича. Никаких ручек на двери! Кидай в деревяшку мячом, да посильнее — сама слетит с петель и рухнет. Леша предположил, что у Андрея Викторовича вместо обоев плакаты молодого Арнольда Шварценеггера, гордо возносящего мышцы над косой надписью: железный Арни.

— Вместо тысячи икон, — добавила Жанна.

Ребята посмеялись и окрестили физрука новым прозвищем. Арнольд. В реальности, ни один из шаловливых выдумщиков не предполагал, что творится за дверями у Арнольда. Личное пространство учителей и вожатых — слишком сложная для понимания концепция. Кто бы мог представить, что физрук не всегда железный и непоколебимый? Что литые мышцы отдыхают вместе с ним, спрятавшись под обыкновенным одеялом?

Кто бы мог представить, что Наталья Петровна снимает очки в жесткой черной оправе, стирает с губ красную помаду, вешает в шкаф твидовый пиджак и забирается в постель, чтобы отдохнуть, как делают все люди? Как делает Настя, как собралась сделать Яна Борисовна, пока воспитанница не нагрянула в неожиданно поздний час, застав врасплох в халате поверх пижамы. Комната Яны Борисовны была очень предсказуемой: по-девчачьи невинной, украшенной множеством умиляющих вазочек, статуэточек, в виде фарфоровых собачек и кошечек, фотографий, разбросанных по стене, как капли росы на цветах. Комната пропиталась духом и гостеприимством обитательницы. Несмотря на подкрадывающуюся полночь, Яна Борисовна заварила чай в домашних кружках. На одной было написано «Яночка», а на другой почему-то «Паша». Яна Борисовна отставила нетронутую кружку со своим именем и подвинула Насте, а «Пашу» бережно притянула к себе.

Настя чуть было не решилась на очевидный вопрос. Кто такой Паша? Неприлично лезть во внутренний мир чужого человека. Умом понимание находилось в границах очевидного, но сердцем Настя чувствовала: отношения с Яной Борисовной выходили за рамки внушаемой правилами системы: воспитатель — воспитанница. Яна Борисовна не чужой человек. Не набор ничего не значащего имени-отчества, произносимого на автомате, без осмысления простой истины: вечером «имя-отчество» смывает тушь, надевает уютные тапочки-зайчики и становится Яной.

— Так что же по праву принадлежит человеку? — повторила Настя, веря в совпадение своих мыслей с ответом вожатой. Яна Борисовна магически точно повторяла фразы, застрявшие в Настином сознании, фразы, обсуждавшиеся в компании друзей за плотно затворенной дверью, фразы, нуждавшиеся в одобрении «вышестоящей инстанции».

— Неприкосновенность? — предположила вожатая.

Настя сконфуженно опустила голову и пробормотала:

— Я поняла намек. Зря я пришла, весь сон Вам перебью.

Яна Борисовна быстро поправилась:

— Я не то имела ввиду. Мне приятно быть твоим другом, Настя. Я вижу, что симпатия взаимна. Давай не будем ходить вокруг да около? Расскажи, что случилось. Я всегда пойму и помогу.

Настя поколебалась и нерешительно протянула:

— Мы с ребятами вляпались в скверную историю. Вы не подумайте, мы не какие-нибудь экстремалы-любители, просто случайно влезли, куда не просят, а теперь — жалеем.

— Доверяй мне, — убедительно сказала Яна Борисовна. — Кто-то из отряда пугает или шантажирует тебя и друзей? Угрожает?

— Пока что не трогают. На том фронте не знают о том, что у нас есть свидетельство тайны. Улика. Как ни назови, суть не изменится.