Лагерь

— Радуйся — у тебя хотя бы психология, — фыркала Марго. — Мне еще хуже. Завтра опять двояк по актерскому мастерству влепят. Что этому преподу надо — квартиру на него переписать, натурой ему сдать, акции папиной компании продать?! Что ему надо, Яна?!

Яна ничего не отвечала. Марго была умнее, главнее и во всем поспевала первой. Психология не прошла даром. Для Герберта Карловича Яна стала дочерью, для Марго — сестрой, для Антона — поводом установить замок в его спальне. Не ровен час — заскочит кто за бумагами или болтовней.

Засов давно не запирали — не до того, да и незачем. Герберт Карлович раз в месяц стабильно катался по загранице и временно осел дома в 20х числах января: то следователи дернут, то ритуальщики, то компаньоны. Потрясения падали на седую голову, как пепел на Помпеи — перебои в сердечном ритме, головокружения, скачки давления. Ну, а что вы хотите? 70 — не 18, чай не мальчик. Вам бы оставить магнатов с их нефтяными проблемами, попить вот эти таблетки и побыть на диете, да рядышком с детьми — от задушевных бесед о детях у Герберта Карловича случался гипертонический криз. Командировки отца сменялись санаториями. Скорбь Антона — соблазнами. Любовные настроения Яны — претензиями. И Антон без сожаления сбросил обузу с плеч.

Где та робкая студентка в синем пальто? Да вот же она. Говорит, что десять минут истекли и помогать безвозмездно удел простаков.

Антон вздохнул, легонько поддел шелковый узелок, и погасил ночники.

***

— Мой способ шутить — это говорить правду, — процитировала Олеся. — Между прочим, это сказал Джордж Бернард Шоу.

Олеся придирчиво осмотрела подол длинной черной юбки, запутавшейся меж массивных черных ботинок, не ко двору летнего зноя. В августовском солнцепеке даже лес максимально оголился, отбросив тенистые мантии до осени. Асфальт спортивной площадки лениво плавился, и растекались железные трибуны в солнечном мираже. Ходили волнами зеркальные отблески, опоясывая корпуса и прерываясь нежданно среди зеркального кольца. Волну золотистых бликов разбивали открытые настежь окна. На первых этажах меньше: там столовая и коридоры камер хранения. Начиная со второго — прерывистая полоса черных рам, зевающих в сторону леса с одной стороны и километровой территории лагеря с другой.

Лагерь изнывал от утомительной жары. Вожатые бегали за малышней и кричали вдогонку:

— Всем надеть кепки! Кепки, кому говорю!

Старшие отряды никто не трогал и не поучал. Во-первых, потому что отдельных смельчаков, вроде Олеси и Насти, решивших скоротать денек на улице, оказалось мало. Во-вторых, сегодня, в первое воскресенье месяца, организовали родительский день. Спозаранку, еще до завтрака, Настя заметила тучи богатых машин, проезжающих мимо поста охранника. К началу завтрака парковка была забита блестящими, гладко отполированными иномарками, среди которых Настя тщетно вычисляла машину мамы. К обеду парковка почти опустела. Ребята из старших отрядов уехали с «предками». Как сказала Жанна, за «моральной поддержкой на грядущий учебный год».

Настя и Олеся, замурованная в диковинном болотном платье с широкой цепью на поясе — одни из немногих «счастливчиков», остались коптиться в лагере, слушать непривычную тишину, воцарившуюся здесь днем.

— Я знакома с Шоу, — рассеянно ответила Настя. — Он автор пьесы «Пигмалион». Мы ставили ее в театральном кружке в десятом классе. Ты когда-нибудь участвовала в спектаклях?

— Увы и ах. Я не умею притворяться.

— Ты всегда такая странная? — бездумно спросила Настя и быстро прикусила язык. Ей стало очень стыдно за бестактный вопрос. — Ой, извини, я не то хотела сказать.

— Я поняла, — перебила Олеся. — Где абсолют нормальности?

— Ну… — замялась Настя. — В стандарте. Если ты такой, как все — ты нормальный, а если нет — тебя принимают за идиота. Не то, чтобы я так думала, — она, извиняясь, замахала руками, но Олеся равнодушно ответила:

— Быть идиотом не зазорно. Раньше идиотами называли затворников и отшельников. Эти миряне отрекались от общественной жизни и жили личными заботами.

— То есть тебе все равно, что происходит вокруг?

Олеся бросила оскорбленный взгляд на Настю.

— Отчего же? Раз уж мы заговорили о Шоу, он был уверен в том, что любовь людей может проявляться не так, как ты хочешь. Не обязательно бегать по площади с транспарантом, чтобы изменить важный для тебя окружающий мир. В молчаливом действии больше смысла, чем в пустом красноречии.

Настя придвинулась к Олесе. Ее терзали противоречия: спросить, какую страшную жизненную тайну носит Олеся под тугим корсетом платья и какими земными причудами объяснить враждебность Жанны. Оба вопроса давно наготове, а вот задать их Настя не осмеливалась.

Она рассматривала бледное лицо Олеси. Усталость виднелась в опущенных уголках тонких губ, глубоких черно-карих глазах с тяжелыми веками, и тонкой морщинке между густыми бровями с непослушными волосками. Настя вдруг подумала, что Олеся ей нравится.