Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе

Хотя исходящее от самого Файджеса повествование и отобранные им письма дополняют друг друга, принадлежат они все-таки к разным жанрам. Стилистический анализ представленных писем обнаруживает их зависимость от эпистолярных образцов из русской литературы, вместе с тем подтверждая, что подобные образцы требовались, более того – составляли тот необходимый фонд, к которому обращались те, кто взялся за перо вынужденно; знакомые формы позволяют им объясняться друг с другом, ведь образование у них одинаковое. Особую черту этих писем составляет неоднократная тематизация их написания, получения и отправки, роли посредников, «нелегальной» почты, момента времени. Примером поэтики эпистолярного может послужить эпизод, когда после долгой разлуки Лев вдруг узнает почерк подруги, различая эти обращенные к нему письменные знаки в кипе писем, адресованных другим заключенным. Наблюдаются также признаки развития письменного стиля и стилистических различий между манерами корреспондентов. «Подлинность» чувств, которыми они обмениваются, не вызывает у читателя никаких сомнений: опубликованные письма красноречиво охватывают период растущего сближения разлученных. Правда, о гулаговской повседневности мы, что отмечено и в упомянутой рецензии, не узнаем почти ничего нового по сравнению с текстами, изданными в 1960–1970‑е годы; подтверждается топика известных текстов. Из разбросанных по письмам намеков можно, впрочем, заключить, что в Печорлаге, где отбывал заключение Лев, лагерные нормы трактовались относительно вольно, а взяточничество или благожелательное равнодушие по части соблюдения правил могли приводить к небольшим послаблениям, делая границу между «зоной» и внешним миром проницаемой. На Колыме и в Норильске едва ли нашлись бы аналогичные «условия». Как и во многих других лагерных историях, главную роль в судьбе Льва сыграли, по-видимому, обстоятельства, не позволившие ему «достичь дна». Вдвойне интересно сообщение Льва о его квазиинженерной деятельности (естественной с учетом его профессии): во-первых, оно позволяет заглянуть в лагерную систему, для обслуживания которой требовались специалисты; во-вторых, означает тот самый счастливый случай, который Примо Леви (наряду с ловкостью в ущерб другим и забвением долга) называет среди причин, которые позволяли выжить; к придуркам в солженицынском смысле причислить его нельзя.

Как интерпретатор, принадлежащий к более позднему поколению, Файджес в Just Send Me Word присваивает перспективу корреспондентов и присоединяет к их голосам свой собственный. На мой взгляд, пропорция цитируемых выдержек из писем и биографического повествования в этом сдержанном жанровом гибриде и составляет пере- и обработку Файджесом этого исключительного материала, которую можно трактовать как «нарративное обрамление» аутентичного.

«Дневник» Ивана Чистякова

Этот обнаруженный всего несколько лет назад дневник вохровца, в 1935–1937 годах работавшего на одной из строек Байкало-Амурской магистрали, показывает происходившее в БАМлаге[426] глазами участника из числа «командиров». Автор дневника Иван Чистяков был отправлен нести службу в один из лагерей, возникших вдоль протяженного участка строящихся вторых путей трассы, в качестве командира взвода вооруженной охраны. Щербакова рассказывает о «призыв[е] во внутренние войска» для надзора за «путеармейц[ами]» в период, когда стартовали масштабные проекты по приказу Сталина, а нехватка кадров, включая надзирающий персонал, диктовала служебные обязанности подобного рода. Для осуществления этого руководимого ОГПУ-НКВД проекта использовался только принудительный труд. Сюда были переброшены подневольные рабочие со стройки Беломорско-Балтийского канала – первого крупного проекта такого рода. Щербакова называет «строительство БАМа (сложнейшей многокилометровой железнодорожной структуры)» одним из «амбициозных гулаговских проектов», осуществить который предстояло при помощи лопаты, тачки, кайла и пилы[427].