Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе

Поскольку собственный опыт Солженицын постоянно связывает с тем, о котором ему поведали другие, причем индивидуальное все время дает повод для обобщений, то автобиографический момент, хотя подчас и чувствуется, во многих частях в известной мере заглушается. Рассказчик от первого лица отступает, передавая слово обозревателю, который знает больше, так как узнал нечто от других или использовал другие источники. Переключение между рассказчиком от первого лица и аукториальным рассказчиком – характерная стилистическая черта всего текста, благодаря которой близость к лагерной жизни и удаленность от нее предстают переживанием изнутри и оценкой извне. Та объективная реальность, к которой он приближается, не изображая самого себя, – существование лагерей. Эта перспектива от первого/третьего лица позволяет поддерживать «остроумную» иронию с элементами юмора и рассматривать конкретные события лишь типологически, вообще не сосредоточиваясь на отдельно взятых происшествиях, а создавая, подобно демиургу, возможные сценарии из известных сведений и тем самым разоблачая то, что происходило в массовом порядке. Письма, полученные им от прошедших через ГУЛАГ, помогли ему заполнить возможные пробелы в собственных знаниях, учесть нюансы, «расширить» личный опыт при помощи чужого (но полученного внутри той же системы), например в списке пыточных методов из 31 пункта (за которыми следуют еще 20). Методы КГБ он сравнивает с применявшимися при царизме – все это с отсылкой к средневековым пыточным практикам. Ирония не может и не хочет скрыть чувство ошеломляющей безысходности, дьявольского ужаса. Из текста возникает представление о некоей паутине арестов (забрать могут каждого) и пыток. Солженицын (к нему самому пытки не применялись) подробно описывает способы, орудия, исполнителей:

От самих пострадавших ты узнаешь, что дают солёную клизму в горло и потом на сутки в бокс мучиться от жажды (Карпунич). Или тёркой стирают спину до крови и потом мочат скипидаром (СА I 125).

В отличие от Шаламова, Солженицын хочет показать устройство лагерной системы, ее «логику», ее разветвленность и – особенно – выявить типы преступников. Для этого он прибегает к приему, который позволяет увидеть поступки сотрудников ГУЛАГа как бы их собственными глазами, «легитимируя» содеянное соображениями карьеры и выгоды. Ему удается создать характерологию, которая, следуя некоему каталогу пороков, охватывает самые низменные инстинкты преступников, их отвратительные методы пыток и тем самым, прибегая к циничному тону, «предлагает» шокирующе отрицательный образ человека.

В соответствии с описанной структурой воспоминания о пережитом чередуются с историческими темами, которые стали для Солженицына актуальными после освобождения. Так, например, третья часть «Архипелага ГУЛАГ», основанная на архивных изысканиях и сведениях, почерпнутых из писем жертв, имеет историческую направленность. В ней говорится о ранней истории концентрационных лагерей, которой арестованный в 1945 году после военной службы в Германии автор начинает интересоваться, уже освободившись из лагеря.

Соловки, посетить которые Солженицын смог лишь по возвращении из Казахстана, играют в его исследовании роль начала. Воображаемая предыстория этого островного царства в Белом море, задокументированная история его заселения и запечатленной в церковных постройках монашеской культуры, а также рассказ об изобилии фруктов, овощей и скота составляют впечатляющий фон для пыток и угнетения, которые разыграются здесь в 1920‑е годы. Совершающийся на Соловках цивилизационный слом русской истории проявляется в столкновении картин духовной и материальной красоты с событиями беспрецедентной жестокости. Или другими словами: этот «возника[ющий] из моря» архипелаг предстает первоклеткой возникающего из материковых массивов архипелага ГУЛАГ, «заре[й] Архипелага» (СА II 182). Текст Солженицына допускает это символическое прочтение. К этой ранней фазе развития лагерной системы его внимание привлекли рассказы тех, кто прошел через Соловки. К этим источникам восходят его сообщения о пока еще неизвестных практиках насилия, с которыми он знакомит непосвященных читателей. Уже не раз упомянутые автобиографические отчеты Мальсагова, Киселева-Громова и четы Чернавиных стали доступны лишь после того, как он завершил работу над книгой.