Лагерь живых

Разговорился в штабе «клешников» с красивой молодой женщиной в морской форме — оба ждали приезда задерживающегося начальства — и тут артиллерист узнал, что женщина — переводчик-слухач. То есть она слушает эфир и записывает переводы немецких разговоров. Работа скучная, а главное, бесполезная, потому как немцы прямым текстом не говорят, вот разве что бывает такой бархатистый уверенный баритон, так его слушать интересно. Он, правда, больше говорит всякими позывными и цифрами, но, как правило, в конце либо хвалит: «Носорог тридцать три! Благодарю за работу и сделаю все зависящее, чтобы вы повидали свою семью уже в этом месяце. Великолепно!», либо дает разносы: «Аист двадцать восемь! Рекомендую вам собрать чемодан, и не забудьте взять свою любимую соску и плюшевого мишку! Я не понимаю, как вы смогли попасть из яслей в армию! Возвращайтесь обратно!» И это интересно слушать, потому как язык литературный, очень богатый. Познавательно в плане обогащения лексики.

Командир артполка вежливо поинтересовался: а что за цифры? Переводчица привела примеры. И удивилась оттого, что ее собеседник буквально подскочил и разволновался. Слухач записывала авиакорректировку этого немца с «фокке-вульфа»! Учитывая важность своей задачи, командир артполка добился перевода слухача из флота в сухопутную армию, а именно в его полк. И очень скоро для корректировщика настали трудные времена. Его бархатистый баритон начинал звучать в эфире сразу, как самолеты поднимались в воздух. Соответственно наши истребители почти одновременно прибывали к месту встречи, благо оно не менялось — основной целью оставался мост. Его уже отремонтировали, и это было весьма неприятно для немецкого командования.

Немец ухитрялся вести корректировку даже в условиях воздушного боя, но это уже были не те санаторные условия, что прежде. Все чаще приходилось линять. Правда, его телохранители всегда успешно связывали боем наших, и если он и не мог вести корректировку, то улизнуть ему удавалось беспрепятственно. Попытки одной группой связать истребители прикрытия, а другой атаковать корректировщика не увенчались успехом. Но дела с обстрелами теперь не ладились. Без точной корректировки попасть в тонкую нитку моста с расстояния в два десятка километров было непросто. А тут еще и то, что стараниями Говорова налаживалась система контрбатарейной борьбы, и чем дальше, тем жиже были результаты у немецких артиллеристов. А потом корректировщик вдруг пропал. Совершенно точно, что он ушел из собачьей свалки целым. Но больше в эфире бархатистый баритон не появился. Много позже летчики узнали, что ходивший тогда в свободный поиск истребитель из другого полка, не имеющего никакого отношения к защите моста, увидел за линией фронта одиноко идущий на малой высоте двухместный «фокке-вульф», воспользовался тем, что пилот его не заметил, подошел поближе, и «немецкий летательный аппарат тяжелее воздуха» пошел считать елки… Больше развалять мост немцам не удавалось…

Маленький омоновец, видно, такой же, как наш Вовка, практик — потому что вывод делает сразу:

— Ясно. Взаимодействие и связь. Ну и стрелять метко. Спасибо за рассказ, папаша, но вообще пора уже выдвигаться — скоро темно будет.

Павел Александрович почему-то грустно улыбается в ответ. Задержавшись на минутку, спрашиваю, с чего грусть.

— Знаете, я-то ведь себя никак в папашах не чувствую. Вот только когда так напоминают. По внутренним ощущениям — так совсем недавно училище закончил. А скажут «папаша», сразу и понимаешь, что ощущения обманывают. Вы сами это прочувствуете, пока-то вы совершенно безобразно молоды.

— Ну не так и молод.

— Это вам так кажется. Поверьте мне.

Снизу орут:

— Эй, медицина, поспешаем!

Честно признаться, никуда тащиться неохота, но надо.

На базе остается Саша и тоже чем-то озабоченный «озорной рукожоп». Что-то произошло тут, пока мы болтались по КАДу. Двумя утюгами проскакиваем мимо активно корячащихся саперов. Они спешно разбирают стройматериалы, которые могут пригодиться нам. На шум туда сходятся зомби, их отвлекают бракованными сигнальными ракетами. Частенько их и отстреливают, для чего привлекают свободные смены гарнизона и комендантских. Это создает шустеров, потому как на убитых садятся кормиться следующие зомби, короче говоря, жизнь и нежизнь кипит вовсю. Но по прикидкам вышло, что нам выгоднее пойти на это. Адмиралтейские тоже влезли — присылают команды человек по сорок.

Отчасти эта возня помогает нам сейчас — за то время, пока саперы работают, большая часть ходячих зомби стеклась туда, и теперь, проскочив их кольцо, мы едем по сравнительно безлюдной «першпективе».

На углу Малого проспекта бронетранспортер-поводырь сворачивает вправо, проехав метров сто, останавливается. Осматриваемся, насколько позволяет техника.

— В поле видимости — шесть мертвяков. Морфов не вижу, — заявляет покрутивший башенку Сергей.

Николаич переговаривается с омоновцами. Решаем вылезать. Перед нами глухо запертые стандартные железные ворота старого советского типа.