Лагерь живых

— Милицию вызовите! Я видел, что здесь были менты, пусть делают свою работу, — кричит из-за двери господин.

— Обязательно! — отвечает «старшой» и тихо приказывает Надежде запереть дверь в медкабинет. Ключ дважды проворачивается в двери. И окошко в медпункте маленькое и зарешечено.

— Так. И что дальше будем делать? — спрашивает прибежавший Михайлов.

— Получается так, что разбираться в происшедшем.

— Странное тут какое-то происшедшее. — Михайлов смотрит подозрительно на Надежду с кровавыми отпечатками на халате.

— Давайте-ка пойдем в более подходящее место и там будем разбираться. А что скажет наша милиция?

— Ничего не скажет — это ваши проблемы, а мы не оперативники, не следователи, не прокуроры, и не наша работа тут что-то расследовать. Мы тут вообще в гостях, — резонно отвечает маленький омоновец в берете.

Его худощавый напарник тоже тут, при этом замечаю, что он посматривает в обратную сторону, видимо непроизвольно и привычно стараясь не оставлять тыл открытым. Ну да. Можно подумать, что он простреленных не видал.

— Надежда Николаевна, что там произошло?

Сестричка странно смотрит в лицо Николаичу и вдруг начинает плакать навзрыд. Как смертельно обиженная маленькая девочка.

Это сильно поражает всех, кто успел убедиться в ее железобетонном спокойствии за последнее время.

— Знаете, мне кажется, надо бы расследование отложить до завтра, — вмешиваюсь я.

— Получается так, что у нас тут нет специалистов — и опер, и судмедэксперт в Кронштадте остались.

Михайлов задумывается.

— А с чего это вы о судмедэкспертизе заговорили? Тот, со спущенными портками, еще жив?

— В судмедэкспертизу входит как составная часть работа с живыми клиентами. И по времени даже ее больше — всякие ссадины, синяки и шишки описывать. У меня вот только один случай и был, когда одна дама другой по морде мороженой курицей залепила, — брякаю я не совсем к месту.

— Ага. Значит, один судмедэксперт у нас есть. — Хваток Михайлов, хваток, ничего не скажешь.

— Ну, я вообще-то не специалист… — мямлю, понимая, что язык мой таки все же враг мой, и не зря человек пять лет учится говорить, а потом всю оставшуюся жизнь молчать.

— Диплом есть? Есть. Курс проходили? Проходили. Экзамен сдавали?

— Сдавал…

— И на сколько?

— Ну, на «отлично»…

— Вот и прекрасно. Всего-то несколько огнестрельных ранений. Это ж не с травмами после мороженой курицы разбираться. Теперь гости. Ребята, я понимаю, что вы ни разу не следователи, но какой-никакой опыт у вас ведь есть?

— Специфический. Очень специфический, — осторожно отвечает маленький.

— Но с огнестрелом-то встречались?

— Это да… Только что здесь разбирать? Это ж не на Кеннеди покушение — стрелял один человек, из ПМ. Так она и не отрицает, и свидетели есть. Что нужно-то?

Михайлов на секунду-другую задумывается.

— Нужно, чтоб у нас тут таких инцидентов не было. Уже один такой с колокольни стрелял. Мне нужно, чтоб тут было спокойно и безопасно. Без стрельбы. Без трупов.

— Это понятно. Только я так и не вижу, что тут разбирать. Отплачется она — сама и расскажет, что там было.

— Уверены?

— Не так чтоб уверен, женщины всякие фортели выкидывают. Может, это ее любовник был или там бывший муж. Что он там без штанов-то щеголял?

— Да вроде как нет у нее мужа…

— Ей к тридцатнику. Много вы о ней знаете?

Тут мне приходит в голову, что вообще-то о медсестре я не знаю толком ничего.

Похоже, что ровно такие же мысли приходят в голову и Николаичу. Только Андрей производит впечатление чего-то понимающего в ситуации.

— Можешь что сказать по делу? — спрашивает его маленький.

— Только с адвокатом, — неожиданно отвечает тот.

Маленький пристально смотрит на по-прежнему скалящего зубы снайпера.

— Ты, зема, улыбочку-то убери. Примерзла она у тебя.

— Неа. Не могу, извини, — все так же мерзко скалясь, отвечает Андрей.

— А что так? Это я тебе прямо скажу, смотреть на тебя, с этой улыбочкой, неприятно.

— Ага. Но пока не могу…

— Получается так, что медсестру я заберу к нам, — решает Николаич.

— Под вашу ответственность?

— Да.

— Ладно. Только чтоб она опять палить не стала. Что с раненым? Ему уход нужен?

— Нет, только покой, — отвечаю я и внутренне краснею. Честно говоря, дурацкая ситуация. С сестричкой мы знакомы всего ничего. Ну да, надежна в деле, имеет опыт военно-полевой медицины, умеет обращаться с оружием. И что это значит? Да ничего. Только то, что принимала участие в каких-то локальных конфликтах. А там и стороны разные, и люди разношерстные. И вытворялось там такое, что Стивену Кингу никакой фантазии не хватит. Тем более что от ребят ускользнул нюанс, который как раз мне покоя не дает. Для всех мужиков спущенные штаны — признак чего-то сексуального. А для меня скорее то, что пациент подготовился к внутрипопочной инъекции. Я ж, пока в педиатрии корячился, насмотрелся на задницы, причем такие, которые о сексуальной стороне никак не говорили. Видели ли когда-нибудь детские ягодицы, в которые проведено несколько полных курсов инъекций — от витаминов до антибиотиков? То еще душераздирающее зрелище.