Лагерная учительница

А на улице по-прежнему трещали пулеметы. Вдруг ахнул пушечный выстрел и тотчас же треснул разрыв. Мы — к окну. Стена Белого дома клубилась белой пылью. И снова выстрел и глухой разрыв, теперь внутри здания. Снаряд влетел в окно. Бронетранспортеры по-прежнему усердно поливали из пулеметов.

— Танки!

На мосту стояли ровно в ряд по всей его ширине четыре танка. Стреляли они по очереди, один за другим беспрерывно. Этого я не ожидал. Я предполагал, что после пулеметного обстрела из бронетранспортеров, мы пойдем вместе с «Альфой» и «Витязем» на штурм, будет бой в коридорах, комнатах Белого дома, и я прорвусь к Руцкому, уложу его. Я решил, что пристрелю именно Руцкого. Какая слава от убийства какого-то Бабурина! Руцкой, и только Руцкой должен пасть от моей пули. У него теперь охрана, да и сам с автоматом теперь. Ничего потягаемся. Весь бой я представлял в деталях, и предположить не мог, чтоб танки начнут расстреливать парламент среди бела дня. Трудно поверить. А вдруг они убьют Руцкого, беспокойно мелькнуло в голове. Я глядел на мост, и меня поражало, что неподалеку от танков на набережной толпились люди, зеваки. Смотрели бесплатный спектакль. Их было много. Вся набережная напротив Белого дома была забита людьми. «Бараны! — подумал я злорадно. — Их же сейчас перестреляют из Белого дома». Даже самому захотелось шарахнуть очередью по ним. Я догадался, что из парламента не стреляют. Иначе не разгуливали бы так спокойно, не кучковались рядом с танками военные.

Будь я в Белом доме, в первую очередь я бил бы по этим военным, ясно же, что они организовали побоище. А в парламенте ведь, как все время трещали по телевидению, засели боевики, прошедшие Приднестровье и Абхазию, обученные отряды Баркашова. Почему же они тогда не стреляют? И понял, что все, что трещали сороки-дикторши с экрана, такое же вранье, как и штурм Останкино. Просто разжигали страсть, ненависть к депутатам, чтобы потом легче и безнаказанней можно было их сковырнуть. Прав Никитин. Человек — странное существо. Ложь — его сущность. Нельзя верить тому, что он говорит, особенно, если он рвется к власти. Самый злой хищник рядом с ним — добродушный ребенок. За что любить человека? Его нужно бить, бить, бить держать в страхе. Только силу он понимает. Этот недавний полковник для своих подчиненных зверь. Они, должно быть, трепещут перед ним, а наткнулся на силу, попробовал кулаков и сам затрепетал, слинял, скукожился. Я должен быть сильным, чтобы чувствовать себя спокойно и уверенно среди гиен и гадюк, в этом аквариуме, именуемом жизнью. Об этом я думал, вспоминая Никитина, это я чувствовал, когда смотрел, как бьют танки по парламенту, по тому самому парламенту, который поднял на щит униженного и жалкого Ельцина: стыдно было смотреть, как он совсем недавно на партконференции дрожащим голоском просил у коммунистов прижизненной реабилитации, прощения. Потом парламент помог Ельцину стать президентом, а своим председателем избрал лучшего друга Ельцина, верного его слугу Хасбулатова, который недавно разбил первое выступление в парламенте против Ельцина шестерки заместителей — Горячевой, Исакова и других. Думали ли тогда Хасбулатов, депутаты, подталкивавшие Ельцина вверх, что он на них же выместит снарядами все за свои недавние унижения. Можно ли после этого верить кому-то? Особенно нужно бояться тех, кому сделал добро от чистой души. Страшнее будет удар!

13

Вернулся Никитин. Прибежал, прижимая руку к оттопыреной куртке, вытащил из-за пазухи одну за другой четыре бутылки водки. Три передал ребятам, а с четвертой сорвал пробку и, запрокинув голову, стал гулко глотать из горлышка, двигая кадыком. Вытер губы рукавом, выдохнул и передал бутылку мне.

— Американцы прямую передачу ведут по телику. Показывают, как танки парламент крошат. Шеф смотрит… Он сказал: суки «Альфовцы» отказались штурмовать!

— И что ж теперь? — спросил я с беспокойством, что откажутся от штурма, и я не уложу Руцкого.

— А хрен знает. Посмотрим… Сейчас они подойдут, чтоб вывезти раненых. Приказали, как-то спровоцировать, чтоб они озверели и разнесли парламент… Они пойдут, мы следом.

Мы стояли по разным сторонам от окна, смотрели, как по-прежнему методично дергаются танки, выплевывают снаряды. Из окон Белого дома пополз вверх дым, окрашивая стены в черное. Появились два новых бронетранспортера.

— Вот они, — сказал Никитин. — «Альфа»!.. Сейчас посмотрим.

Бронетранспортеры подошли близко к парламенту и остановились. Не стреляли. Танки тоже умолкли. И треск пулеметов затих. Откинулась крышка бронетранспортера. Появилась голова в шлеме со стеклянным забралом. Спецназовец высунулся по пояс, сел на броню. Нога в люке, снял шлем и что-то крикнул в сторону Белого дома, задрав голову вверх. Ответили ли ему что или не ответили: не понятно? Но через минуту из чрева бронетранспортера вылезло несколько человек в таких же шлемах и направились к лежащим возле дымящихся головешек, оставшихся от костров.

— Слушай, — зашептал горячо Никитин. — Они сейчас будут раненых собирать! Если шлепнуть одного, они разнесут парламент!