Лагерная учительница

Мы снова наблюдали, как учительница разговаривает с милиционерами возле машины. На этот раз еще дольше обсуждали наши требования. Видно было, как из машины переговариваются по рации, спрашивают, должно, как быть? Мы тогда еще не знали, что уже создана государственная комиссия на самом высоком уровне и, благодаря телевидению, о нас уже знает вся страна. Но в том, что создана группа захвата из спецназовцев, мы не сомневались. Теперь она где-то на подлете к Ростову. Из головы не выходил случай с «Семью семионами». Как теперь поведут себя спецназовцы? Неужели решатся брать силой? Вроде бы мы не очень большую сумму запросили? Да, и с Ираном дипломаты должны связаться, чтобы там нас немедленно выдали назад. Если договорятся с Ираном, то не должны штурмовать.

К нам вместе с учительницей направился один из милиционеров. Шли неторопливо. Никитин отодвинул стекло в окошке, выставил ствол автомата и крикнул:

— Стой! Еще один шаг и будет труп… Иди одна!

Они приостановились, потом милиционер решительно шагнул дальше. Затрещал автомат. Никитин стрелял вверх. Резко ударило в нос порохом.

— Ой! — вскрикнул один из мальчиков и схватился за щеку.

— Ты чего? — глянул на него Никитин.

— В лицо попало…

— A-а, это гильза. Возьми ее на память… Хвастаться будешь.

Милиционер стоял на площади, размышлял, потом что-то сказал учительнице и пошел назад, к машине, а Любовь Васильевна тронулась к нам. Никитин подал ей руку из автобуса, помог влезть.

— Передала… Сказали, будут звонить в Москву, советоваться.

— Начнут теперь тянуть бодягу, комиссию создадут из воров-министров и трусов-генералов, один в лес начнет тянуть, другой в речку. Вы сказали им, чтоб малость поделились нахапанными «лимончиками»?

— Говорила. Они предлагают рацию для переговоров…

— Перебьются… Ну, ладно, куда они денутся. Будем ждать. — Никитин расположился на кондукторском сидении и оглядел салон.

Сучков как сел на пол в начале операции рядом с сумкой, так и сидел безучастно с автоматом на коленях. О чем он думал, что чувствовал? Он не интересовался, не выглядывал в окно, когда шли переговоры, когда стрелял Никитин, и вроде бы не слушал, по крайней мере, не обращал внимания на слова Никитина. Глядя на него и я успокоился. Ребята, успокоившиеся, вертевшие во все стороны любопытные головы, во время стрельбы, вновь сжались, замерли. Но не надолго. Увидев, что ничего страшного не произошло, все живы, снова стали смотреть по сторонам. Лиц я их не видел, наблюдал сзади.

— Взял гильзу? — спросил Никитин у мальчика, которому стреляная гильза, вылетая из автомата, попала в щеку.

Мальчик отрицательно мотнул головой. Все ребята ни разу не произнесли вслух ни одного слова. Я поднял с пола из-под ног мальчика гильзу и толкнул его в бок, протянул ее. Мальчик оглянулся, осторожно взял гильзу, словно она была горячая, поднес к лицу и понюхал.

— Воняет? — спросил Никитин.

— Не-а.

— Правильно. Это мужской запах. А вот дай девчонке понюхать: она непременно скажет — фу! воняет!

Ребята слушали, поглядывали в сторону мальчика, крутившего в руках гильзу.

— Дядь, а как тебя зовут? — вдруг громко спросил, осмелился паренек, сидевший у окна рядом с мальчиком, у которого была гильза. На нем была яркая куртка из разноцветных клиньев.

— Правильно, пора познакомиться. Зовите меня — Шеф.

Паренек насмешливо хмыкнул.

— Что, не похож на шефа?

— Нет.

— Почему?

— Ты болтливый. Шеф слушает и говорит одно слово.

— Да-а, а я не знал. Тогда зови меня болтливый Шеф. Ладно?

Паренек снова хмыкнул. Он, видимо, улыбался.

— Шеф, — вдруг обратился к Никитину еще один мальчик, который сидел в другом ряду, там, где была учительница и девочки, и все зашевелились, заулыбались, засмеялись. Так это прозвучало неожиданно и смешно. Мальчик замолчал, оглянулся на одноклассников. — Вы чего? — не понял он.

— Ничего, — ответил ему паренек в яркой куртке.

— Я просто спросит хотел: разговаривать можно?

— Кто вам мешает? Хоть стихи читайте, — ответил Никитин. — Но давайте сначала познакомимся. Начнем с тебя, — указал он на паренька, который выяснял, как зовут Никитина.

— Борис.

Мальчика с гильзой звали Сашей, двух других ребят — Ромой и Олегом. А имен девочек я не запомнил. Все ребята сидели спиной ко мне. Хорошо я запомнил только Бориса. Он был самым шустрым и общительным. И Сашу любопытного и любознательного.

— Почему вы так обрадовались, когда мы в классе появились? — спросил Никитин.

— Мы думали, это Николай Иванович переоделся, наш учитель труда, — ответил Борис и в свою очередь спросил: — Почему ты все время конфеты сосешь?

— Волнуюсь. Язва у меня. Когда волнуюсь, она у меня страшно болит. Вот я ее и ублажаю, подкармливаю.

— А у нас у учителя географии тоже язва. Он и сам на язву похож, тощий, как Кощей. Мы его Язвой зовем, ехидный, как подсмеется, уязвит, аж тошнит, — рассказывал Борис.

— А у Любови Васильны какая кличка, а?

Борис только хмыкнул, засмеялся, но не ответил.

— Любовь Васильна у вас хорошая, смелая. Вы ее не обижайте, — говорил Никитин, поглядывая в сторону здания аэропорта. — Смотри-ка, кажется, парламентер!