Лагерная учительница

С плинтусами Иван помучился. Ножовку в деревне держал в руках редко. Тогда только, если нужно было что-то отрезать, укоротить. Никакого умения не надо, дергай туда-сюда, а здесь нужно на глаз наискось отпилить так, чтоб уголки красиво совпадали. Кондрашин отрежет один конец, сунет в угол к другому, примерит, пальцем зажмет, отсобачит — и тютелька в тютельку. Уголок — загляденье! Егоркин сделает все то же самое, а плинтус или короче получится, другой нужно брать и резать сначала с двух концов, или длиннее, или верхние концы сходятся, а нижние не достают — щель. Устал резать, портить плинтуса Егоркин, палец большой на левой руке, которым придерживал, придавливал, направлял лезвие ножовки, рассадил. Скользнула ножовка по плинтусу, когда тянул на себя, и по пальцу. Отсасывал кровь, сплевывал. Увидел его Кондрашин и засмеялся:

— Ну что, мастер Али, не получается?

— Получится…

— Ну да, если долго мучиться, что-нибудь получится… Пошли со мной, — повел он Ивана в квартиру, где сам плинтусовал, и взял ножовку. — Учись, студент, паркетчиком будешь, — шутил он. — Давай так: я режу, а ты прибиваешь за мной…

В бригаде были необидные шутливо-иронические отношения, и Егоркин быстро усвоил их. Не обижался, когда подшучивали над ним, и сам, если момент выпадал, не отмалчивался. Может, поэтому влился он в бригаду легко. Сблизился с Кондрашиным. Тот Ивану нравился. Добрый, уравновешенный, с какой-то лирической грустинкой в глазах, не заматерится лишний раз. А здесь, на стройке, даже девчата маляры без мата не обходились. Чуть задень, посылают в соответствующее место. На заводе пореже пользуются сорными словами, и Егоркину мат здесь с непривычки сильно резал слух. Вначале он никогда не упускал случая подковырнуть, если слышал мат из девичьих уст, тут же выдавал что-нибудь соответствующее моменту, вроде такого восклицания:

— Ух ты, ловко как! Не думал, чтобы такие милые губки так веско выражались, а ну-ка повтори!

— Пошел ты… — и сообщалось, куда он должен идти. Зависело это от характера женщины, степени раздражения в данный момент.

А Кондрашин редко матерился. Если уж выведут его из себя, что было непросто. Нравился Егоркину и Чистяков, приятель Кондрашина, хотя они разные. Чистяков помоложе, ровесник Егоркина, студент-заочник строительного института, прямой, резкий правдолюбец. Там, где Кондрашин промолчит, Чистяков выскажется. Не уступит, если его заденешь. Кого-нибудь обидь при нем, непременно вступится. Лидер по характеру. Беспокойный, любит, чтобы было все и всем хорошо. Работал он в звене Егорыча, пожилого, неторопливого паркетчика. Иван устраивался за столом во время обеда возле Кондрашина и Чистякова. Он им тоже нравился. А от Афонина Иван старался держаться подальше. В бригаде было три звена, и третьим командовал Афонин. Именно командовал. Егоркин, когда пригляделся, обрадовался, что не попал к нему. Работало звено Афонина неплохо, всегда опережало звено Кондрашина, но сам Афонин и отношения в звене не нравились. Подавлял он своих паркетчиков, шуткой Афонин всегда старался унизить человека. Парень он был, вероятно, неглупый, тонко подмечал слабости и несовершенства людей и старался выставить их напоказ. Только Чистяков не спускал ему, в ответ поддевал так, что Афонин бледнел от злобы. Егоркин с Афониным вместе никогда не работали и никогда не разговаривали.

Дни шли в заботах, в суете, незаметно проскочила весна, утвердилось лето. Егоркин не заметил, что за последние два месяца он ни разу не видел Романа. Вспоминал о нем, хотел съездить, но у Варюньки вдруг тяжело заболела девочка. Сестра легла с ней в больницу. Нужно навещать. А сам Роман ни разу не объявлялся. Напомнила о нем Галя.

— Ты давно видел Романа? Не родила еще Ира? — спросила она однажды вечером.

Иван стал вспоминать, когда он видел Романа в последний раз, и удивился:

— Ты знаешь, с той вечеринки у нас я его ни разу не видел…

— Ты даешь, друг называешься, — упрекнула Галя.

В субботу паркетчики работали, дом сдать не успевали, в начале месяца материала не было. В воскресенье Иван поехал к Палубиным.

Открыла Ира. Живот у нее огромный. Лицо потемнело, заострилось. Глаза усталые, унылые. Увидев Егоркина, она стояла, глядела на него. В коридор не пропускала. По тому, как она стояла, как глядела на него, Иван понял, что случилось между Романом и Ирой что-то тяжелое, неприятное. Ира еще молчала, а он уже знал, что она сейчас скажет, что Романа нет дома. Но Ира произнесла тихо худшее, чем ожидал Егоркин.

— Рома здесь больше не живет…

Иван чуть не спросил: почему? — но сообразил, что она ответит что-то короткое и закроет дверь. Неприятно видеть друзей покинувшего тебя мужа. Он отметил, что Ира назвала мужа Ромой. Не Романом, не местоимением, как назвала бы, если чувствовала его чужим человеком. Иван заставил себя улыбнуться.

— А я к тебе, — сказал и шагнул через порог.

Ира отступила, пропустила его. Он увидел возле входа в комнату Соню. Девочке хотелось узнать, кто пришел.

— Сонечка, беги ко мне, — позвал он. — Смотри, что я тебе принес!