Лаки Лючано: последний Великий Дон

Лански со своей стороны пообещал более тщательно подходить к вопросу подбора кандидатов в банду. Следующий неофит, Луис Бачелтер из Бруклина, по прозвищу Лепке, произвел на сицилийца благоприятное впечатление. Неуклюжий, долговязый, с огромными навыкате глазищами, отличавшийся крайней неопрятностью в одежде, Лепке проявил во время собеседования максимальную покладистость. В Бруклине он работал на Якоба Оргена, известного под кличкой Литл Оджи (Маленький Людоед). Однако специфика еврейских банд была такова, что каждый, номинально подчиняясь тому или иному боссу, имел право работать самостоятельно. Лепке являлся по первому зову Оргена, но что он делал лично для себя, на стороне — никого не касалось. Вместе со своим другом детства, Якобом Шапиро, Лепке занимался рэкетом в сфере торговли готовой одеждой. Именно в этом бизнесе ему требовалась поддержка «Банды четырех». Внимательно выслушав его, Чарли Луканиа сказал: «О’кей». Вслед за Лепке в банду был принят еще один еврей — Абнер Цвиллман по прозвищу Лонджи (Длинный), занимавшийся крупномасштабным бутлегингом в Нью-Джерси. В составе банды также появились новые итальянские гангстеры: Фрэнки Чех Скализе, Карло Гамбино, Альберт Анастасиа из Бруклина и еще один тип из Малой Италии — Вито Дженовезе. Дружбы Чарли Луканиа искали Томми Луччезе, Джо Бонанно, Джо Профачи, Том Рейна — «капореджиме» из семейств Маранцано и Массерия. В 1923 году оборот «Банды четырех» достиг двенадцати миллионов долларов. Чарли становился весьма заметной фигурой в преступном мире Нью-Йорка. Имея широкий круг друзей среди городских политиков, он считал себя неуязвимым. На первый взгляд это было верно. Когда Чарли попался полицейским в Джерси-Сити с незаконным стволом в кармане, то без проблем получил условный приговор. Однако никогда ему не приходило в голову жалеть о том, что он родился сицилийцем. Но, как ни странно, неприятности возникли именно по этой причине.

Издавна сицилийская мафия (или, как она именуется официально, Общество Чести) имела право по-своему решать судьбу каждого сицилийца. Кем бы он ни был — епископом или простым крестьянином. И хотя Малую Италию отделяли от Сицилии пятнадцать тысяч морских миль, законы жизни здесь оставались те же самые.

Власть мафии распространялась на всех иммигрантов без исключения. А кем, по существу, был Чарли Луканиа? Самым обычным сицилийским иммигрантом! Так рассуждал дон Сальваторе Маранцано, глава самой могущественной мафиозной семьи в Нью-Йорке. Но этот простой иммигрант здорово обскакал дона Сальваторе в бутлегерском бизнесе. Впрочем, трудности с алкоголем были не только у Маранцано, но и у всех прочих донов, исключая хитрого Фрэнка Айяле, который, пренебрегая обычаями предков, вел дела с евреями и потому немало преуспевал. Однако дон Сальваторе, Джузеппе Бальзамо, Чиро Терранова и Джо Массерия, неукоснительно соблюдавшие древние традиции мафии, считали ниже своего достоинства даже разговаривать с потомками Иуды. А поскольку евреи держали в руках основные потоки контрабанды, мафия лишь издалека улавливала аромат миллионов гектолитров великолепного алкоголя — в то время, как тот же Луканиа просто купался в нем. Не имея в перспективе ничего лучшего, старые доны принялись гнать самогон. Рецепты заимствовали у фермеров. Самогонные аппараты устанавливали везде, где только можно: в домах иммигрантов, в гаражах, в подвалах. Доны безжалостно обдирали своих земляков, платили им по десять центов за литр пойла, которое потом продавали по цене девять долларов. Дым от тысяч аппаратов день и ночь облаком клубился над Малой Италией — как смог над Лондоном. Более предприимчивые бутлегеры зло смеялись над мафией. Томми Луччезе едва не пристрелил Карло Гамбино, когда тот вздумал спросить:

— Знаешь, почему Маранцано так часто ходит в церковь? Оформляет великомучениками всех, кто травится его самогоном!

Дон Сальваторе прекрасно понимал необходимость перемен. Но, опять же, по-своему. Он решил просто надавить на самого преуспевающего молодого бутлегера — Чарли Луканиа, который, будучи сицилийцем, хорошо знал, что такое мафия.

Сальваторе Маранцано назначил Чарли встречу на своей территории, в ресторане «Палермо». Старый дон, несмотря на традиционную для сицилийцев ограниченность, был в своем роде уникальным типом. Он свободно владел пятью языками, в том числе латынью и греческим. Большой знаток истории древнего мира, Маранцано особенно восхищался Гаем Юлием Цезарем и старался во всем подражать великому римскому императору. Кроме того, дон Сальваторе обожал бросаться крылатыми латинскими фразами вроде: «Mortem effugere nemo potest»[11].

При появлении Чарли Луканиа Маранцано вышел ему навстречу и напыщенно произнес: «Salutami, juve Caesar!»[12]. После чего разразился назидательной тирадой на латыни, в которой молодой сицилиец уловил только одно знакомое слово: «pater», ибо в детстве слышал его от матери, читавшей на ночь «Отче наш».

Немного смутившись, Чарли ответил на сицилийском:

— Мой отец вполне здоров, дон Сальваторе, чего желаю вам и всем вашим родным.