Лаки Лючано: последний Великий Дон

С этими словами Маранцано осенил крестным знамением собравшихся головорезов. После благословения мафиозо длинной вереницей потянулись к трону дона Сальваторе. Каждый кланялся, целовал перстень на его руке и вручал плотный конверт, набитый долларами. Поведение Маранцано произвело удручающее впечатление на молодых сицилийских главарей. Они были слишком американизированы. Все эти феодальные обычаи казались им дикостью. Замечая недовольство на их лицах, Чарли Луканиа улыбался. Будто нарочно, Маранцано сам подставлял себя под удар. «Усатый папаша» даже представить себе не мог, что в этом зале есть люди, мнение которых расходится с его собственным. И это было его главной ошибкой.

Глава 11 «Сицилийская вечерня» [26]

Сальваторе Кальдероне, глава сицилийской мафии в Питтсбурге, встретил Чарли Луканиа с распростертыми объятиями. Человек прогрессивных взглядов, он ничего не имел против сопровождавших Чарли еврея Мейера Лански и неаполитанца Майкла Миранды, профессионального «кидалы», который в свое время работал на Арнольда Ротштейна.

— Маранцано-то, старый козел, такое выкидывает, — брякнул Кальдероне, — я чуть от смеха не обос…ся, когда он объявил, что без присутствия чапероне[27] никто не смеет заговорить с женщиной. По-моему, Чарли, нам всем скоро придется отрастить усы, обвешаться иконами с ног до головы, а в постель вместе с девчонкой затаскивать священника, чтобы он по ходу дела отпускал нам грехи.

— Да, — согласился Чарли, — так будет, пока Маранцано жив.

Кальдероне с тоской сказал:

— Хоть бы он сдох поскорее. Веришь ли, до чего все это надоело. Приходит вонючий старикашка, сует нос в мои дела и учит меня, как жить.

— А знаешь, Тури[28], — Луканиа посмотрел ему прямо в глаза, — за этим я к тебе и пришел. Чтобы обсудить проблему с Маранцано. Да и не только с ним.

— А с кем еще?

— С этим его дружком Приццоло из Детройта. Или Магаддино из Буффало. Корень зла не только в Маранцано. «Усатые папаши» все вместе навязывают нам свои чертовы законы. Никто из нас своей жизни не хозяин. Мы не можем жить так, как нам хочется. Нас вынуждают к этому шагу.

Кальдероне насторожился. Разговор принимал неожиданный и, прямо скажем, опасный оборот.

— Чарли, я хочу спросить тебя, как своего старого друга. Скажи, ты уверен, что этот разговор стоит продолжать?

Луканиа ответил вопросом на вопрос:

— Ты хочешь жить, Тури?

— Все настолько серьезно?

— Этот парень, Мейер Лански, который приехал со мной, он — главный в еврейской Организации. Друзья предупредили его, что Маранцано готовит ликвидацию всех еврейских боссов.

— Ну и что? — Кальдероне пожал плечами. — Черт возьми, какое мне до этого дело? Я-то здесь при чем? Раз Маранцано так решил, значит, у него есть на то причины.

— Причина одна: он ненавидит евреев.

— Ну. Ненавидит.

— А ты понимаешь, что, кроме евреев, наш Цезарь ненавидит еще кое-кого?

— Ты хочешь сказать, есть черный список?

— И ты знаешь имена?

— Знаю.

Кальдероне бросил на собеседника тревожный взгляд и, хотя кроме них двоих в комнате никого не было, почти шепотом спросил:

— Кто?

На память ему пришли все нелицеприятные, откровенно крамольные высказывания, которые он позволял себе произносить в адрес дона Маранцано. Правда, это было в кругу друзей, но кто знает — может, среди этих «друзей» находился некто, по совместительству выполнявший функцию ушей и глаз «капо ди тутти капи»?

— В первую очередь евреи, — ответил Луканиа, — вторыми пойдут в расход мои лучшие друзья: Торрио, Костелло, Анастасиа, Джо Адонис, — он секунду помедлил, — я… А потом сицилийцы, которые не захотят, как ты выразился, пускать в свою постель священника. Их уберут не потому, что так будет нужно для дела. Просто они еще не стали импотентами. Такими, как Маранцано.

По спине Кальдероне прошел холодок. Он понимал, что Чарли во многом прав.

— Так что ты предлагаешь?

Лаки сказал, отчеканивая каждое слово:

— Мы должны составить свой черный список.

— Мы? Мы — это кто? Ты и я?

— Не беспокойся, Тури, у нас больше друзей, чем ты думаешь. Они поддержат нас.

— Друзья — это друзья. Мне-то что делать?

— Быть с нами заодно, вот и все. Ты ведь ничего не имеешь против того, чтобы избавиться от Маранцано раз и навсегда?

— Assasine?^[29] — Кальдероне перешел на сицилийский.

Луканиа также ответил на родном языке:

— Si. Assasine.

— Но у Маранцано тоже много друзей, — предупредил Кальдероне.

Чарли заверил:

— Мы о них позаботимся.

— Обо всех?

— Обо всех.

— Эта чистка будет, как война, — заметил Кальдероне. Луканиа без особого беспокойства объяснил:

— Нет, все будет гораздо проще. Наши друзья одновременно начнут действовать по всей стране, в каждом городе. Они к этому готовы. Все уже решено. Вот я и приехал, чтобы спросить, на чьей ты стороне, Сальваторе? Ты же хорошо знаешь, что значит ошибиться в выборе. Или мы — их, или они — нас. Третьего не дано, — Чарли улыбнулся, — Маранцано часто любит произносить эту фразу.

— Культурный, — брезгливо процедил Кальдероне. — Знаешь, Чарли, он напоминает мне надоевшего до чертиков школьного учителя, которому хочется подложить под задницу гвоздь.