Lakinsk Project

Насколько уничтожителю поможет переданная тобой бумага, ты уже не узнаешь: за оставшийся вам год он больше не нагрузит тебя никакими распечатками, а ты не станешь задавать ему наводящих вопросов; он мотается в Москву шесть дней в неделю, а встает без четверти пять и говорит, что любит это время за честность; ты думаешь о нем с неизменным сочувствием, прощая его шутовскую заносчивость: чем еще спасаться ему, перебегающему от контроля на станции Электроугли в смутно дружественной, но и дикой русской толпе, перебирающемуся через средневековые ограждения на Курском, ездящему в метро по социальной карте, даже не занятой у кого-то из стариков (у него никого уже нет): ты удивляешься тому, что он и в таких, кажущихся тебе унизительными, условиях не охладевает к этой земле, а все так же любит скользить по ней, касаться и уносить на себе след этого касания: он говорит, что тепло купленной на выходе из промозглого зимнего туннеля слойки перезапускает его, как уже проткнутого ломом Терминатора-2, и ты как будто бы видишь этот свернутый внутри него тихий огонь. Два года назад ты дразнил его разъездами на мотоцикле по небывалым местам, и он вроде как верил тебе, но с тех пор ни разу не напомнил о тех проектах: кто знает, забыл он о них или смиренно ждет, пока ты вспомнишь сам: он в курсе, что ты занят многим и многими, но ему достаточно уверенности в том, что у тебя нет никого, с кем бы ты мог разговаривать, как разговариваешь с ним. При этом он едва ли задумывается, насколько ты с ним откровенен: кажется, в этом смысле он живет теми же установками, что действовали между вами в ваши тринадцать и четырнадцать, и не может допустить, что ты утаишь от него что-то подлинно важное (страшное или грязное), и ты жалеешь его за это: тебе следует наконец из одной справедливости дать ему понять, что все стало значительно иначе, но удобного повода к этому не представляется, и поэтому ты просто больше, чем раньше, молчишь, когда вы оказываетесь вдвоем. Переписка с подругой идет тоже ни шатко ни валко: ее ответы стандартно в два раза короче твоих, ты ищешь в них намеки на то, что ей стал интересен кто-то другой, и не находишь ни одного; если бы уничтожитель не был занят своей трудной и требовательной Ю., можно было бы попробовать прирастить их друг к другу, чтобы потом скрыться, сойти в городскую легенду и изнутри нее слушать, что они говорят о тебе там, снаружи, красивыми и задумчивыми голосами: тебе кажется, что лишь так и возможно сберечь твою с ними подлинную связь, которой только мешают сдержанные, но ощутимо разочарованные письма, и короткие сумеречные прогулки вдоль какого-то безвылазного провала, куда ты сам боишься заглянуть. Ситуация с уничтожителем кажется проще: с него заметно и давно слетела та тревожившая тебя влюбленность образца осени ноль четвертого, и ты можешь быть относительно уверен, что он не станет как-то изнемогать и беситься, если ты грамотно выстроишь вашу новую дистанцию; что же до подруги, у тебя есть все поводы надеяться, что ее собственное достоинство, уже заставляющее ее писать тебе в два раза меньшие ответы, поможет ей однажды не ответить тебе вовсе. Уступив свои листы уничтожителю, ты также перестал записывать ночные недослова, хотя они все прибавляются: ты догадываешься, что это только разгон, настройка: когда настанет время, тебе все скажут четко, без дерганий и помех, а пока тебе не нужно и пробовать совмещать эти клочки. Уже в двадцатых числах декабря тебе звонит погибший под летним солнцем приятель из Лакинска: он и все остальные, кто растекся в приречной траве, ждут тебя к себе на елку; ты так поражен, что соглашаешься сразу же, хотя знаешь, что согласовать это со стариками будет нелегко: где бы тебя ни носило в последние годы, Новый год ты всегда встречал с ними, и тебе самому это было нужно не меньше, чем им; ты выдумываешь для них совершенно уебищную историю (стоило, может быть, лучше попросить уничтожителя) о сломавшем руку басисте, которого ты призван заменить на концерте, назначенном на вечер тридцать первого: тебе, разумеется, ни на секунду не верят, но держать тебя силой никто не намерен, ты волен уехать, и это гаже всего.