Лальские тайны и другие удивительные истории

Благодарный купец Шестаков поселил блаженную у себя в доме, выделил ей отдельную комнату. Постелили ей пуховые перины на печи, мягкие да пышные, а она перины побросала на пол, натаскала себе на печку разных железяк, да на них и спала. Еще Шестаков распорядился, чтобы Екатерину кормили как его самого, но блаженная, кроме сухарей и чаю, ничего не ела.

К ней приезжало множество народу – прозорливая была.

Сохранилась такая история: приехали родители одной девицы к блаженной. Спрашивают Екатерину: выдавать ли дочку замуж насильно? Уж который по счету жених сватается – а она всем отказывает! Блаженная вскочила, закричала: «Выдавать, выдавать!» Потом схватилась за голову: «Ой, как голова болит! Ой, как голова болит!» Больше ничего приезжим не сказала.

Вернулись родители домой – а девица умерла. Как рассказали домашние, перед смертью она схватилась за голову и вскрикнула: «Ой, как голова болит!»

Отец Иоанн объяснил мне так:

– Сначала духовное, потом все остальное. Вначале было Слово… Блаженные из щепочек дом строили и молились – а рядом по их молитве дом рос как на дрожжах. Они молились – и чашкой чая пожар тушили…

Мне было очень странно слушать такие речи, все-таки я материалист. Точнее, была им когда-то…

Потом мы подошли к могилке Ивана Степановича Пономарева – первого краеведа и главы города, издавшего в 1897 году книгу об истории Лальска.

Да, это наш человек! Краевед! Он еще, по словам отца дьякона, открыл несколько училищ в Лальске, две библиотеки, телеграф и почту!

Постояли у памятника этому замечательному человеку, а потом отец Иоанн тихонько напел мне песню молодых лальских купцов, очень старинную, записанную как раз Иваном Степановичем Пономаревым:

Прощай, Лальский наш посад,
В тебе вен нам не бывать,
В тебе век нам не бывать, хлеба-соли
не едать,
Хлеба-соли не едать, разлапушек
не видать.

Прости, рынок и базар и со белым кабаком,

И со белым кабаком, и с Петрухой горбуном.
Прощай, улица Больша, мостовая хороша,
Прощай, Спасский конец, там гулял
молодец…

Прощайте, монастырские дворцы,

там молились молодцы,
Поминайте всегда нас, не забудем и мы вас.
А когда мы вас забудем, так живы в свете
не будем.

Пел ее отец дьякон протяжно и грустно. Так перед глазами и встали все эти молодые купцы, уходящие с караваном в чужие земли, – вернутся аль нет? И все те, кто лежит здесь, тоже слушали эту прощальную песню…

А у меня в голове крутилось еще:

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою…

И голос был сладок, и луч был тонок,

И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам, – плакал ребенокО том, что никто не придет назад…

Потом отец Иоанн показал мне могилку известного не только в Лальске, но и во всей дореволюционной России протоиерея Алексея Попова. Он был членом Государственной Думы, писателем, автором книги «Быт священства». На свои средства построил под Устюгом теплый зимний храм с колокольней. Пока зимний храм строился, служил в летнем. Стояли морозы, но ревностный батюшка не пропустил ни одной службы. Прихожане стояли в шубах, а священник же шубу не наденет… Сильно застудился, заболел, пошла горлом кровь.

Врачи приговорили к смерти, а он продолжал служить и молиться – и полностью выздоровел.

Вот такое кладбище – город в городе…

Кроме кладбища рядом с Лальском, оказывается, множество братских могил… Здесь был отдел Пинюглага. Заключенные – верующие, бывшие дворяне, крепкие крестьяне, прозванные кулаками, священники и даже архиереи – строили здесь в тридцатые годы железную дорогу на Сыктывкар – извилистую, как попало. А потом уже готовую дорогу стали выпрямлять. Трудов человеческих не жалели, да и заключенных за людей не считали. Строили ту дорогу, строили, сорок пять километров построили – да и бросили. Так и пропали труды даром. Вот такая дорога… А по бокам-то все косточки русские…

Этот рассказ про Пинюглаг и дорогу на костях человеческих мне, как комсомолке, было совсем уж дико слышать. Но я отцу дьякону верю. Общаясь с ним и с тетей Валечкой, я за месяц узнала больше, чем за несколько лет… Словно повязка была на глазах – и сняли. А глазам смотреть больно – не привыкли они к такому яркому свету…