Ламентации

Венчик тонких волос вокруг лысины — плохая защита от солнца, и доктор Андерберг, повязав вокруг головы платок бедуина, бодро шагал по крутым дюнам Порт-Джеремия. Шестнадцатилетний Том Прайс, мчавший по песку на мотоцикле, широко улыбнулся, радуясь случаю как следует напугать араба. Он взлетел вверх на дюну, но не ожидал, что спуск будет такой крутизны, и, когда приземлился, едва удержал равновесие. И тут он заметил на переднем колесе обрывки арабского платка. Метрах в десяти позади мотоцикла лежал низенький румяный человек.

Извергнув из себя три бутылки пива, толкнувшие его на глупость, парнишка заковылял к распростертому на земле телу.

— Вам плохо? — спросил он.

— Нет, все нормально, — последовал ответ, хотя Андерберг не пытался подняться.

— Я съезжу за доктором, — сказал Том, вновь седлая мотоцикл.

— Я сам доктор! — раздалось в ответ.

Парнишка, узнав, что пострадавший — белый и к тому же врач, понял, что произошло нечто страшное и он за это в ответе.

— Будь добр, выпрями мне ноги. Они, кажется, перебиты.

— С вашими ногами все в порядке, — заверил Том.

— В порядке? Ты с ума сошел? — еле слышно ответил доктор.

Но по голосу паренька Андерберг почувствовал, что тот не врет, а тем временем протрезвевший Том понял, что у доктора, видимо, сломан позвоночник.

— Боже! — закричал Том. — Я съезжу в город за «скорой»!

— Ну ее, подними меня!

Парнишка заколебался, но доктор настаивал, и Том взял его на руки и понес так бережно, как всегда мечтал нести свою первую любовь. По щекам паренька катились слезы.

— Простите меня, пожалуйста! — простонал он.

— А ну хватит! — сказал сердито доктор. — Не время хныкать! Хочу полюбоваться закатом!

Том, как велел ему доктор, перенес безвольное тело на другую дюну, ближе к берегу, откуда было видно раскаленное солнце над Индийским океаном. Выкопав в песке ямку, он уложил доктора поудобнее, чтобы тот лучше видел закат, и присыпал песком его неподвижные, как у манекена, ноги.

— Что мне теперь делать? — спросил Том.

— Сиди тихо и любуйся закатом! — отрезал доктор. И обратился к Создателю: — И раз уж это мой последний закат, пусть он будет красив, черт побери!

Закат выдался на диво: кораллово-розовые барашки с янтарными краями плыли по небу на фоне синих и пурпурных завитков, а золотые лучи уходили в вышину, словно лестница. Доктор Андерберг, постанывая от удовольствия вперемешку с последними частыми вздохами, вдруг услышал рыдания.

— Простите меня, — всхлипывал Том. — Простите, пожалуйста!

Доктор на миг забыл о боли. Неужели несчастному юноше суждено до конца дней нести груз вины? Что за несправедливость! Доктор спросил парнишку, как его зовут, и тот ответил.

— Ну, не горюй, Том, — твердо сказал Андерберг. — Бывают несчастные случаи… я врач, мне ли не знать. А ради такого заката можно простить…

— Простить? — переспросил Том.

— Простить и забыть, — вздохнул доктор и закрыл глаза.

Поскольку доктор Андерберг был сиротой и некому было заказать поминальную службу, эта обязанность легла на директора больницы, и тот обратился к сестре Причард за подробностями о покойном.

— Подробности? — переспросила сестра.

— Привычки, странности… может быть, забавные истории.

— Он был лучший доктор из всех, кого я знала. — Сестра Причард нахмурилась. — Да и не место на похоронах «забавным историям»!

— Право же, мне много не надо — лишь случай-другой из жизни, милые маленькие слабости! — воскликнул директор.

— Не было у него слабостей, — отвечала преданная миссис Причард. — Он часто обращался к Богу, — добавила она, забыв упомянуть, что обычно доктор изливал на Всевышнего потоки брани.

— А-а. — Директор улыбнулся: вот и отправная точка для рассуждений.

Присутствовавшим на поминальной службе доктора Андерберга описали как «человека глубоко религиозного». Эти слова могли бы заставить призрак доктора блуждать по больничным коридорам, оглашая их громовыми раскатами хохота, — но душа доктора, судя по всему, упокоилась с миром.

Лишь одного сестра Причард не могла простить покойному: что доктор сделал усыновление малыша Ламента тайной и не указал в бумагах, кто его настоящие родители.

О пользе клапанов

Принято считать, что младенец до полугода — жалкий комочек, беспомощное существо, способное лишь плакать, если ему голодно, мокро или одиноко. Уилл Ламент был не таков.

Джулия не сомневалась: мальчик знает, что потерял родителей, и изо всех сил держится за новых. По утрам он, словно петушок, приветствовал Джулию и Говарда радостным криком, весь день льнул к ним, а засыпал с жалобным плачем, надрывавшим Джулии душу. Говард смотрел на все более приземленно.

— Почему он не радуется, как тот, другой?

Джулия ответила таким скорбным взглядом, что Говард оставил все попытки сравнивать детей.

— Он просто хочет быть с нами, — выговорила наконец Джулия.

— Что ж он, черт подери, мешает нам спать?

— Ему страшно без нас в темноте.

Казалось, ребенка питало не молоко, а близость родителей. Больше всего на свете малыш любил спать с ними рядом, и любая попытка нарушить этот порядок встречалась воплями.