Ламмермурская невеста

— Миледи! — воскликнула Люси с необычной для нее энергией. — Не надо меня убеждать. Я уже сказала, что если эта несчастная помолвка будет расторгнута, вы можете распоряжаться мною, как вам угодно… Но до тех пор я не могу поступить так, как вы того требуете. Это был бы великий грех перед богом и людьми.

— Но, дорогая моя, если он будет упорно молчать…

— Он не будет молчать, — ответила Люси. — Прошло всего шесть недель, как я послала ему письмо с верным человеком.

— Ты послала!.. Ты осмелилась!.. Ты это сделала!.. — закричала леди Эштон срывающимся от гнева голосом, выходя из принятой на себя роли.

Но тут же опомнилась и пропела как нельзя слаще:

— О дорогая моя! Как ты могла на это решиться!

— Бог с ним, — вступился за Люси Бакло. — Я уважаю чувства мисс Эштон и, жалею только об одном — что она не избрала меня своим посыльным.

— А позвольте узнать, — дорогая мисс Эштон, — иронически спросила мать, — сколько времени обязаны мы ждать возвращения вашего Паколета — вашего волшебного ганца, ибо, как я понимаю, обычному смертному вы не доверили бы столь важное послание?

— Я высчитала недели, дни, часы и даже минуты, — ответила Люси. — Через неделю придет ответ.

Если его не будет — значит, Эдгара уже нет в живых.

Я буду вам признательна, сэр, — добавила она, обращаясь к Бакло, — если вы попросите мою мать до истечения этого срока не возобновлять разговора о свадьбе.

— Я готов умолять об этом леди Эштон, — сказал Бакло. — Клянусь честью, я уважаю ваши чувства, мисс Эштон. И хотя мне не терпится покончить с этим делом, я джентльмен и уж лучше совсем откажусь от сватовства, чем соглашусь причинить вам даже минутное огорчение.

— Мистер Хейстон, — воскликнула леди Эштон, побелев от гнева. — Я отказываюсь понимать вас!

Разве сердцу матери не дорого счастье дочери? Я хотела бы знать, мисс Люси, в каких выражениях было составлено ваше письмо?

— Оно было точной копией предыдущего, которое вы сами мне продиктовали.

— В таком случае, — сказала леди Эштон, и в ее голосе снова послышались ласковые нотки, — мы будем надеяться, что по истечении недели, дорогая моя, ты примешь окончательное решение.

— Не будем торопить мисс Эштон, миледи, — вмешался Бакло, у которого, несмотря на грубые манеры, сердце было доброе. — Гонец может замешкаться или его могут задержать непредвиденные обстоятельства: однажды я сам потерял в пути целый день, оттого что лошадь моя расковалась. Позвольте, я загляну в свой календарь: через двадцать дней праздник святого Иуды. Накануне я должен присутствовать на скачках в Кавертон Эдже: хочу взглянуть, как вороная кобыла лэрда Китлгирта будет тягаться с четырехгодовалым жеребцом лабазника Джонстона. Но я могу прискакать обратно за одну ночь, или Крайги сообщит мне, чем кончились скачки. А пока я и сам не буду надоедать мисс Эштон и надеюсь, что вы, миледи, сэр Уильям и полковник Дуглас тоже не будете торопить ее с ответом.

— Вы великодушный человек, сэр, — сказала Люси.

— Не знаю, мисс, скорей, как я уже вам докладывал, простой и незлобивый малый, который будет рад сделать вас счастливой. Только разрешите мне это и научите, как за это взяться.

Сказав это, он отвесил Люси низкий поклон, обнаруживая при этом сердечность чувств, обычно ему не свойственную, и направился к выходу.

Леди Эштон шла за ним следом и, провожая, не переставала уверять, что Люси глубоко ценит искренность его чувств. Она просила Бакло не уезжать, не повидавшись с сэром Уильямом, «потому что, — сказала она, бросив многозначительный взгляд в сторону Люси, — в день святого Иуды мы должны быть готовы скрепить подписью и печатью брачный контракт».

— Скрепить подписью и печатью, — повторила Люси, как только за ними закрылась дверь. — Скрепить подписью и печатью — скрепить свой смертный приговор! — И, прижав к груди исхудалые руки, бедная девушка почти без чувств упала в кресло.

Шумное появление Генри вывело ее из оцепенения.

Мальчик прибежал за алой лентой, которую сестра обещала ему на банты для новых подвязок. Люси покорно поднялась, открыла маленькую шкатулку из слоновой кости, отыскала ленту, аккуратно отмерила и отрезала от нее два ярда, а затем, по просьбе брата, завязала для него банты.

— Подожди! Не закрывай! — воскликнул Генри. — Мне еще нужно серебряной тесьмы, чтобы привязать колокольчики к кольцу моего нового сокола. Правда, он того не стоит. Мы чуть ноги не протянули, пока достали его из гнезда, а он оказался просто мерзким душегубом: вонзит когти в куропатку, пустит ей кровь — да бросит. А бедной птице что остается? Помучается немного и околеет где-нибудь в вересняке или под первым же кустом дрока, куда хватит сил дотащиться.

— Ты верно заметил, Генри. Ах, как верно! — вздохнула Люси и, передав ему моток тесьмы, с тоской сжала его руку в своей. — Сколько таких разбойников на свете! А сколько насмерть раненных птичек, которые ищут лишь места, где бы им спокойно умереть, и нет для них даже вересковой полянки, даже кустика дрока, куда бы можно было спрятаться.