Лампа для джинна

Мертвенно-синим мерцал монитор, в окно лился желтый фонарный свет, тикали на кухне часы. В коридоре не шуршал привычно Яшка, не пришел в ноги, чтобы долго-долго вылизываться, зато бежали по углам мышиными стайками тени. Черные, бурые, серые – они разбегались и расплывались, расталкивали друг друга и сжимались в бесформенные пятна то тут, то там. Казалось, их десятки, сотни, и они наводняют квартиру, заливают пол, забрызгивают обои, текут вверх по лакированным панелям пианино, заползают в приоткрытое чрево метронома, прячутся за стеклянной собачкой с алым языком, всасываются в щель за тахтой и оседают слоем пыли на книжных корешках. Вовке хотелось отмахнуться, прогнать назойливых визитеров, шикнуть на них, чтобы вспорхнули, кинулись прочь, но руки отяжелели, веки опустились, и, утомленная треволнениями дня, она провалилась в сон.

Вовка знала, что задремала совсем чуть-чуть. Она и не собиралась спать, нужно было следить за новостями и ждать сообщения от Неизвестного. Но глаза открывать совсем не хотелось, и Вовка лежала, обещая себе, что еще секундочку, ну еще одну, и она непременно встанет.

Меж тем шуршание, похожее на шелест листьев, зазвучало громче. До этого Вовка не обращала на него внимания – звук был слишком мягким и далеким, как будто ветка дерева, гнущаяся под порывами ветра, поглаживала оконное стекло. Но сейчас зашуршали ближе, явственнее, как будто кто-то перебирал листки упаковочной бумаги. А потом что-то звякнуло, и Вовка вздрогнула. Глаза не открывала, только прислушивалась.

– Слабая она, – бормотал желтый голос.

Вовка хотела шевельнуться, приоткрыть глаза, но веки будто клеем слепило, а руки одеревенели, словно стали чужими.

– Ох и слабая… – вторил фиолетовый. – А делать-то что прикажешь?

– Да, а что ж тут прикажешь, коли слабая… – отзывался желтый.

– Ох и слабая, – соглашался фиолетовый.

Вовка все силилась пробудиться, подтянуться, сесть наконец, но мысли бились в голове, как бестолковые мячики. Нити, которые соединяли сознание с телом, оборвало. Все, что Вовка могла, – это слушать.

А голоса меж тем еще пошушукались, бродя по залу, поперекладывали на столе книги, подергали зачем-то занавески и заскрипели коридорным паркетом. Все стихло, а у Вовки еще долго звенело в ушах.

Если это не сон, то утром она поймет. Непременно поймет. Они копались в ее бумажках, трогали ноты, оставили после себя беспорядок. А завтра ведь занятие с Марьяной Леопольдовной, и нужно еще порепетировать, поготовиться, распеться хоть немного, а она с субботы не занималась, ни капельки…

Скрючившись на неразобранной тахте, Вовка на удивление неплохо выспалась. Спала как убитая и теперь, берясь за телефон, зевнула во весь рот: не было ни звонков, ни сообщений, хорошо!

Но то ли сон был слишком крепкий, то ли телефон Вовка затолкала слишком далеко под подушку – одно сообщение она все-таки пропустила.

Вовка уже давно разблокировала Неизвестного, чтобы даже не открывая сообщение видеть на экране его первую строку. Но текста в эсэмэске не оказалось. Вместо него – новая фотография.

Мамина цепочка на этот раз была снята помельче. Лежала она на ржавом куске железа, а выше, на стене, виднелся уголок белой плашки: это был или рекламный плакат, или адресная табличка. Кулон сфотографировали на улице, но где именно?

Ну что, спасать-то своих будешь? – спросил в новом сообщении Неизвестный.

Глава 9. Адрес

Неизвестный молчал, часы на кухне отстукивали одиннадцатый час утра, и она, чтобы занять руки, подводила глаза. Рисовала самые ровные стрелки в жизни. Как будто назло, руки у нее не дрожали, и линия получалась прямехонькой как никогда.

На встречу с Ритой Вовка шла едва соображая. Улица тонула в жарком мареве, асфальт колыхался плавленой рябью, витрины влажно сверкали. Город растекался прогоревшей свечой, а Вовка брела по солнечной стороне, даже не думая прятаться в тень.

Где же, ну где же могут лежать такие ржавые листы железа? На свалке, на собачьей конуре, на бочке с дождевой водой? Да где угодно! Хоть в соседнем дворе, хоть на другом конце мира.

Что за ребусы? Неизвестный просто дразнит ее или шлет намеки, предлагая поиграть в отгадайку?

Игра началась.

А что, если все же позвонить Лёле? Прямо сейчас. Очень быстро, всего-то каких-нибудь пару секунд. Она только спросит, и все. Федя же не пострадал, правда?

Но от одной мысли, что эта крошечная неосторожность может повлечь за собой последствия, у Вовки зуб на зуб не попадал. Неизвестный же сказал: ни с кем не связываться. Но какой в этом смысл? Зачем это ему? В полицию Вовка уже заявила, но анонима это, кажется, нисколько не взволновало. Так почему он так старательно отделяет ее от единственной подруги и тех, кто мог стать друзьями? «Твое дело, твое, и только твое»…