– Ясно, – подытожила Марьяна Леопольдовна и разочарованно отвернулась. – Завтра тебе никто такие вопросы задавать не будет. И если – если! – поступишь, тоже. Тебе, Владислава, нужно учиться ответственности. Университет – это тебе не колледж, не училище, не школа. Это самостоятельная, взрослая жизнь. Ты должна понимать, что есть поступки, а есть их последствия. Талант – это прекрасно, но без труда твой талант ничто. Жизни бездействием не спасают.
Снова в висках затрепетала, запульсировала боль.
Поджарая овчарка улыбалась с выцветшей фотографии над пианино, свесила длиннющий язык в сторону и глазела на Вовку, словно насмехалась. На этой же салфеточке, окружив рамку тесными объятиями, толпились керамические статуэтки собак. Все та же порода, как на подбор. Наверное, этот пес с фотографии когда-то жил в этой самой комнате. А суровой, сдержанной Марьяне Леопольдовне такая овчарка подходила как нельзя кстати. Они, наверное, так величественно смотрелись вместе на прогулке!
Вовка мотнула головой.
– А? – глупо переспросила она.
Какие еще такие жизни? И опять про эту самостоятельность, как будто и Марьяна Леопольдовна начиталась ее дневника!
– Не акай, не на базаре, – отрезала та. – Все, закончили разговоры.
Прозвучал первый аккорд.
– Плечи расправила, опору нащупала, подбородок подняла. Ковер потом рассматривать будешь.
Вообще-то Вовка и без того себя храброй не считала. С плохо знакомыми, старшими, преподавателями мялась и предпочитала, если возможно, все общение передавать Лёле. Они проводили друг с другом столько времени, что Вовка привыкла считать подругу продолжением себя. Но у Марьяны Леопольдовны Лёли не было и быть не могло, а Вовка и в привычных условиях робела перед преподавательницей, как первоклашка. А тут еще эта ее «ситуация»… Язык словно отрезало. Все мысли – толковые и не очень – рассеялись. Повинуясь безупречно настроенной «Тверце», она принялась распеваться.
Завтра же все-таки вступительный…
К концу часа ее только что не мутило. Марьяна Леопольдовна загоняла ее не на шутку, да еще и упражнений Вовка никаких за эти дни не делала. Овчарка следила за ней с выцветшей фотографии и дразнилась.
– Так, ладно.
Марьяна Леопольдовна неторопливо, почти царственно, приподнялась из-за пианино.
– Чтобы завтра пела не хуже. Потому что хуже уже некуда. Поняла?
Вовка прекрасно все понимала. От мысли о вступительном все у нее внутри замирало.
Сейчас она вдруг явственно поняла одну простую вещь: в «культурку» она не хочет. Ни на вокал, ни куда-то еще.
Не хочет она петь.
И не потому, что «хуже некуда». И дело даже не в том, что голова у нее сейчас занята одним только Джинном.
Не хочет она учиться петь.
Вот совсем.
Но разве сейчас это важно?..
– Марьяна Леопольдовна… – пробормотала она.
Голос у нее звучал так слабо, что ей самой стало стыдно. Вот так она сегодня и пела – вяло, бесцветно, без души.
– Да, Владислава?
– Я хотела вам сказать… – выдохнула Вовка. – Хотела сказать, что я не смогу вам сегодня заплатить. Понимаете, у меня родители уехали и оставили мне только на субботу, а сегодня…
Марьяна Леопольдовна приподняла узкую, бледную ладонь, и Вовка прикусила губу.
– Потом занесешь. Главное – завтра. Поняла? Опора, плечи, фокус. Ясно тебе?
Вовка неуверенно кивнула.
– Понимаете…
– Что еще?
Марьяна Леопольдовна уже отвернулась: заметила на столе забытую чашку, прицокнула языком и потянулась ее забрать.
– Понимаете, тут такое дело…
– Да не блей ты как овца недорезанная! – разъярилась Марьяна Леопольдовна.
Даже чашка у нее была какая-то чванливая: с витой золоченой ручкой и блюдцем. Безотчетно рассматривая узор на ободке, Вовка скользнула взглядом мимо и заметила незаклеенный конверт, оставленный на пианино. Лежал он с самого краю, и в синей его внутренности темнели купюры. Пенсия? Зарплата? Взятка за поступление?
Какая разница…
– Мне ужасно неудобно у вас просить… Но… вы бы не дали мне в долг две тысячи? – выдала Вовка, стараясь не смотреть на конверт.
Марьяна Леопольдовна распрямилась и сжала чашку так крепко, что, казалось, еще немного, и фарфор лопнет.
–
Вовка стояла на своей ковровой розе, как приклеенная, и даже переступить с ноги на ногу не смела. Икры у нее свело.
– В долг? А ты, Владислава, совсем стыд потеряла. Сначала являешься ко мне на занятие неготовая – и это накануне